Звезды Маньчжурии

— Это что еще за проклятое племя?! Название звучит как удар позорного колокола! — сказал другой всадник, и я узнал голос Ахшарумова. Через несколько секунд он добавил еще несколько слов, и адская усталость прозвучала в его голосе:

— Мне холодно, Гамбалов… Я предпочел бы лечь и больше не двигаться: не все ли равно — умереть немножко раньше или немножко позже!

— Ты озяб и голоден, — сказал Гамбалов, — оттого и хнычешь; доберемся до стойбища, и я дам тебе спирта.

Ахшарумов тихо, еле слышно прошептал:

— Я знаю, — в этом ты никогда мне не откажешь…

Гамбалов молчал, и я удивлялся, почему они не замечают меня; я уже двигался среди них, возле их коней.

Достигли поворота, и, по-видимому, там действительно находилось чье-то стойбище; на белом снегу пологого внизу склона нашим глазам открылась громадная черная палатка; приплюснутая к белому снегу, с изогнувшейся на шестах материей, она напоминала гигантскую летучую мышь — эмблему ночи и волхвований средневековья.

Заговорил молчавший до сих пор проводник в глубоко надвинутом на глаза малахае: непонятные гортанные звуки зазвучали в ущелье, и Гамбалов тотчас же передал Ахшарумову смысл его речи:

— Стойбище покинуто: если бы там были люди — собаки давно бы учуяли нас! Не иначе как война между племенами, если только тут не было разбойников, которые теперь рыщут повсюду.

— Как всегда, — глухо пробормотал Ахшарумов, — разорение и смерть всюду… Уж столько лет!

Когда мы приблизились к палатке вплотную, ветер срывался с горы, слабо натянутые полотнища захлопали, как крылья, и закачался подвешенный на шесте над входом какой-то лоскут — точь-в-точь голова пригвожденной к земле птицы закивала на все стороны.

— Ясно: палатка покинута во время спешного бегства, — сказал Гамбалов, рассматривая утоптанный снег с бесчисленными следами людей и животных. — Разведи-ка огонь! — обратился он к Ахшарумову.

Сам же он с проводником отправился развьючивать лошадей.

Я наблюдал, как Ахшарумов сгреб кучу сушеного аргала и чиркнул спичкою, она осветила почти неузнаваемое лицо — обработанное всеми ветрами пустыни, оно шелудилось, было невероятно худым и заостренным… Спичка прыгала вместе с рукою, ее держащей, и ему понадобилось их чуть не полкоробка, чтобы разжечь костер. Потом он сел у огня и застыл, не шевелясь.

Явились Гамбалов и проводник.

— Дай мне спирту! — было первое, что сказал Ахшарумов.

Гамбалов вытащил из кармана небольшую жестяную флягу.

— Тебе следовало бы сперва поесть! — сказал Гамбалов, передавая посудину.

— Надоело мне есть, двигаться… все надоело!.. — тихо произнес Ахшарумов, прикладывая флягу к губам.

Почти в тот же момент глаза его странно заблестели и он воскликнул:

— Наконец-то!

— Что?.. Что наконец? — смутившись, спросил Гамбалов, и мне показалось, что он меняется в лице.

— Наконец-то ты подсыпал мне яду! Собрался с духом человек! — захохотал Ахшарумов.

Гамбалов молчал.

— Я давно знал, что ты хочешь избавиться от меня, — продолжал Ахшарумов, — и удивлялся, чего ты тянешь… Ведь это — смех один! — он презрительно захохотал. — Человек, который убивал направо и налево, никак не мог собраться с силой отправить на тот свет старого приятеля! Хотя… — тут Ахшарумов стал задумчив, — может быть, и для тебя есть предел: неприятно все ж таки, отравив мужа, свататься к его жене… Ха-ха-ха!

Гамбалов быстро вскочил, собираясь выйти из палатки, но Ахшарумов с неожиданной для него быстротой схватил его за руку.

— Как? — вскричал он. — Ты собираешься покинуть старого товарища в такую минуту, когда, можно сказать, пред ним отверзаются врата Рая? Не ожидал, не ожидал!.. — он укоризненно качал головой, в то же время цепко держась за руку Гамбалова.

— Я, конечно, понимаю, — продолжал он, — что тебе того… неприятно, даже противно… но я хочу тебя утешить, как-никак ты мне друг… Не смущайся… Мне все равно нечего было делать на этом свете, и если бы ты не поторопился, я сам бы пустил себе пулю в лоб… Для чего жить?… Ира — ты сам знаешь — вышла за меня, потому что ей, по существу, — другого выхода не оставалось: родители разорены в пух и прах… беженский эшелон… старики хотят кушать, а у меня — хоть пайки из офицерского собрания!.. На что мне теперь Ира? Унгерн разбит и, наверное, уже расстрелян, война кончилась… Неужели мне выбираться в заграничные города, чтобы чистить на улице ботинки спекулянтам?.. Да еще с осколком в печени! Тьфу!.. А все-таки твое зелье быстро действует, он поморщился от внезапно нахлынувшей боли. — Ты, наверное, много насыпал… Вот, что… надо поторопиться сказать: ты — большая дрянь и, во всяком случае, не муж Ире! Она найдет другого, получше… И если ты, дрянь, попытаешься приблизиться к ней или смущать ее покой, то будешь убит! Я… я… Вон! Уходи! — и он, выпустив руки Гамбалова, упал и со стоном начал кататься по земле.