Звезды над озером

— У тебя еще хватает наглости мне звонить? — спрашиваю в трубку без предисловий.

— Приходится, дорогая. Прежде всего, отзови свою группу поддержки, — язвит Данька в ответ. — Я давно просчитал всю вашу гопкомпанию. Зря тратите время, все равно ничего не докажете.

— Зачем ты делаешь это?

Дальше все хуже и хуже: Даниил предлагает отправить Женю к моим защитникам, чтобы сам он мог без помех и свидетелей обсудить со мной создавшуюся ситуацию. А если я откажусь, гнусит Данька мне в ухо, то он побеседует с Евгением и опишет ему массу любопытных подробностей из частной жизни Кати Полуяновой.

— Что он говорит? — нетерпеливо спрашивает Женя.

Я делаю счастливое лицо и заверяю, что все прекрасно. Даньке обещаю перезвонить через десять минут. Начинаю лихорадочно соображать, под каким предлогом спровадить Женю. Допускать к нему Даниила нельзя, здесь возможны только два исхода: либо Женя его прибьет, что чревато для всех нас тяжелыми осложнениями, либо Данька успеет наговорить ему кучу мерзостей, и тогда последствия я вообще не берусь предсказывать — в первую очередь для себя самой.

Мне стоит огромного труда уговорить Женю уйти. Он скрипит зубами и рвется в бой, но мне удается его убедить, пустив в ход всю женскую хитрость, на какую я способна.

Я огибаю площадь и иду по тенистой улице Абовяна к кинотеатру «Москва», как предписал мне Даниил. Скоро вижу и его самого. Прежде всего бросается в глаза до отвращения знакомая, нахально ухмыляющаяся физиономия.

— Зайдем, — делает он приглашающий жест в сторону кинотеатра. — Здесь можно уютно посидеть на первом этаже в тишине и прохладе. Проблемы легче решать в спокойной обстановке.

Не то у меня состояние, чтобы ему возражать, главное сейчас докопаться до сути данного свидания.

— Что будешь пить? — продолжает преувеличенно любезничать Даниил, усаживаясь за стол. — Заказывай все, что пожелаешь. Мне хочется сделать для тебя что-нибудь приятное по старой памяти.

— И поэтому ты украл тетради моей бабушки? Уважил не только меня, но и старого человека. У тебя вообще совесть имеется — хотя бы в виде рудимента?

— А зачем она мне? С совестью нынче жить совсем неудобно, себе во вред. И вот что, Катюха, давай обойдемся без пафосных фраз. Ты сама поначалу со своим избранником не церемонилась, покуда с ним не свалялась, и тогда между вами сразу возникло большое и светлое. — Последние слова он произносит с гнусной издевкой. Мне хочется его убить, но приходится терпеть. А тот, чувствуя себя хозяином положения, продолжает: — И помыслы твои стали чисты, цели возвышенны. Ты, кажется, прониклась идеей написать романтическое эссе о войне. Восславить героев, так сказать, воспеть справедливую борьбу советского народа против немецко-фашистских захватчиков!..

— Не кривляйся. Именно это я и сделаю. Тебе мое эссе помешает жить?

— Упаси бог! Пиши что хочешь. Сейчас все в ход идет, в том числе игра на патриотизме и славном прошлом наших предков.

— Ты говори за себя. У меня есть записи бабушки, невыдуманные рассказы, то, что она пережила в годы войны. Для нее война началась в девятнадцать лет. Тебе незачем читать ее записи, ты в них ничего не поймешь, для этого надо быть другим человеком. Что ты мне пытаешься доказать? Твой цинизм отвратителен! Это сейчас вы посмеиваетесь и все обесцениваете, а бросить бы вас в ту мясорубку, вмиг бы обделались, забились бы в щели, как тараканы, либо сами оказались предательскими гнидами. Аналитики хреновы! Я буду писать о конкретных людях, так, как все было на самом деле. Верни мне дневники!

Данька насмешливо кривится:

— Разве я сказал, что они у меня? Мне просто хотелось тебя увидеть, посидеть вот так, по-дружески, поговорить о работе, если угодно.

— О чем? — обалдеваю я.

— Меня заинтересовала военная тема. Опыта у тебя пока маловато, а материал, судя по твоим рассказам, богатый. Я предлагаю писать вместе большой цикл статей, создать обширное документальное полотно в нескольких номерах. Что скажешь?

Язык у меня, по правде сказать, отнимается, что в данную минуту наиболее правильная реакция. Лучше смолчать и обдумать скрытый смысл Данькиного предложения. Но тут он сам выдает фразу, которая все ставит на свои места.

Пока я таращусь на его впалые щеки с модной небритостью, обрамленные спутанными патлами, — он наверняка так и остался в уверенности, что имеет вид раскрепощенного художника, — Даниил придвигается ко мне, обнимает рукой за плечи и лезет своей щетиной мне в лицо.

— Вернись ко мне, — говорит он таким тоном, словно решил меня облагодетельствовать. На самом деле это маска. Как я понимаю, до просьбы он не опустится.

Я совершаю прыжок в сторону верхом на стуле, как на бодливой корове. Сидящие вокруг молодые люди смотрят в нашу сторону. Здесь не принято выставлять напоказ свои отношения, это вам не Питер или Москва, где народ ко всему привык и мало на что реагирует.

— Ты одолел тысячи километров, чтобы сказать мне это? — перехожу на яростный шепот. — Лучше объясни честно, зачем ты сюда приперся!