Звезды над озером

Ветер крепчал. Над полем брани собрались черные тучи. Гром небесный перекрыл грохот пушек, яркие молнии возвестили о начале шторма, гроза разразилась над головами сражающихся людей. Гнев природы не щадил никого. Хлынул ливень, на озере вздыбились лохматые волны. Санитары в бушующем прибое, по шею в воде, держа носилки с ранеными над головой, передавали их на катера.

Малым судам было приказано отойти на рейд, чтобы их не выбросило на камни. В районе высадки остались только корабли артиллерийской поддержки.

Вересов знал, что положение десантников критическое. Ценой больших потерь они отражали атаку за атакой. Неприятель подтянул из Видлицы танки, артиллерию, пехоту, в то время как высаженный десант из-за шторма остался без подкрепления и боеприпасов.

Алексей впервые нервничал во время боя: Вазген все еще оставался на берегу, обложенном минометным огнем, а Кирилл затерялся в карельском лесу. Алексей старался не думать ни о чем, кроме необходимых действий, не отвлекаться, нельзя сейчас, чувства долой, бей врага так, чтобы плавились дула орудий, вы только держитесь, ребята, там, на суше, продержитесь еще немного…

Около пятнадцати часов к причалам, которые к тому времени успели соорудить инженеры и гидрографы, подошли транспорты с 3-й бригадой морской пехоты. Удалось выгрузить только первый эшелон. Ветер усилился до семи баллов, потом до девяти. Корабли были вынуждены отойти на рейд и стать на якорь, взяв на бакштов мелкие суда. Всякое сообщение с берегом прекратилось. Шторм бушевал всю ночь, остальные подразделения морской пехоты не смогли сойти на берег, но те, что высадились, с успехом включились в бой, и к исходу 25 июня финны начали отступать. Баржи удалось разгрузить лишь утром следующего дня. Одна баржа, обстрелянная врагом, взлетела на воздух у причала вместе с тоннами боеприпасов.

Алексей наконец-то смог сойти на берег и бросился разыскивать Вазгена. Страх гнал его, тот страх, что поселился в нем со дня гибели Ариадны. Он всегда был смелым человеком, но беспечным никогда не был. Ему сопутствовала военная удача, в чем, как он считал, была и его заслуга. Зачастую он с гордостью чувствовал себя победителем и только теперь понял, что в войне проигрывает каждый, втянутый в разрушительное противостояние. Теперь он знал, что война, постоянно грозящая оскалом смерти, имеет еще одно лицо, скрытое под этой алчной маской, — холодное, отмеченное печатью равнодушного зла. Многих она не разила насмерть, но уничтожала нравственно, а с теми, кто ей не поддавался, кто хранил честь и достоинство, расправлялась еще более изощренно — она могла оставить человека в живых, но опустошить, выхолостить душу, отнять самое дорогое, непоправимо оборвать все связующие нити с тем, что составляло для него смысл жизни, искалечить жестоко, навсегда и словно в насмешку оставить существовать в безвоздушном и беспросветном пространстве. Она могла пощадить тело, но умертвить душу, и это было для Алексея страшнее смерти физической.

Поэтому он несказанно обрадовался, обнаружив Вазгена у груды ящиков. Тот сидел, в изнеможении привалившись к ним спиной, с автоматом на коленях и Алексея не слышал, так как был оглушен взрывом. Он виновато улыбался, не в состоянии отвечать на быстрые расспросы друга.

— Что с тобой? Почему молчишь? Ранен? — Алексей торопливо ощупал его грудь и плечи.

Вазген понял и отрицательно покачал головой.

— Я глух как тетерев. — Он засмеялся. — Уши начисто заложило. И в голове какая-то ерунда, пузырится и булькает, как варево в котелке, — вперемешку какие-то теоремы, карты, фарватеры, адрес одной девицы из Москвы и почему-то портрет ее мамы. Ничего, скоро пройдет. Главное, что ты жив, теперь самое страшное позади. Сейчас отсижусь немного, и пойдем искать Кирилла. У врачей среди раненых его нет, я проверял.

— Позову санитаров. Возможно, у тебя контузия.

Вазген снова непонимающе улыбнулся.

Подбежали девушки-санитарки с носилками. Упрямец оказал сопротивление и попытался встать в доказательство своей дееспособности, но его неудержимо повело в сторону, и он вмиг оказался уложенным на носилки.

— Алеша, у меня просто кружится голова, — возмущался бунтовщик. — Я еще не докатился до того, чтобы меня несли женщины.

— Ну-ка, девушки, отдохните, — сказал Алексей, подозвал матроса, они вдвоем взяли носилки и понесли.

На причале грузили раненых на катера, чтобы переправить на транспорт. Многие были забинтованы — им оказали первую помощь на берегу.

Алексей вдруг почувствовал что-то спиной, словно налетел мгновенный порыв удушливого ветра. Он уже умел узнавать это тяжелое дыхание войны, от него перехватывало горло и опасно сжималось сердце. Он повернул голову, все еще надеясь, что интуиция его на этот раз подвела.

На брезенте, на досках недавно сколоченных мостков лежал Смуров; на груди его, сквозь бинты, проступало небольшое красное пятнышко, лицо было безжизненно, глаза закрыты. Алексей передал носилки девушкам и подошел к Кириллу.

— Капитан жив? — спросил он санитара, стоявшего рядом. Тот ругался и кричал, требуя освободившиеся носилки.