Звезды над Занзибаром

Благодаря детям эти годы промелькнули для Эмили невероятно быстро. Ее дети росли и становились маленькими личностями, и у каждого были свои радости и огорчения. Тони была разумной и рассудительной; упрямство Саида сменилось мечтательной серьезностью; Роза была всегда веселая и жизнерадостная — это она подбадривала Эмили, когда та сгибалась под тяжестью нужды и забот. В этом младшая дочь была совершенной копией своего отца, которого, конечно же, не помнила, но иногда в шутку называла Эмили «мое дитя». Та едва не умерла от страха, когда Саид заболел дифтерией и — пока не миновал кризис — неподвижно лежал в кроватке, так что Эмили с ужасом думала, что может потерять еще одного ребенка. Потом подхватили скарлатину сразу обе девочки, и ей пришлось попросить соседей взять к себе Саида, чтобы он не заразился. Собственные недуги, вызванные, скорее всего, мучившими ее страхами, она от детей скрывала, насколько это было возможно.

Только ради детей через пять лет жизни в Дрездене весной 1879 года они переехали в Рудольштадт на реке Заале. Хотя Эмили сама научила их читать и писать, пришла пора отправлять их в школу. И в уютном тюрингском городке, окруженном густыми лесами, она могла себе это позволить.

Имя Эмили не осталось в Германии неизвестным — о ней даже упоминали в газетах, — и, по всей видимости, слухи о ней докатились и до Рудольштадта: едва ли не на третий день, как ее троица отправилась в школу, они примчалась оттуда все запыхавшиеся и раскрасневшиеся от возбуждения.

— Это правда, — задыхаясь, пыхтела Тони, — правда, о чем говорят? Что ты настоящая принцесса? Из далекой страны?!

И пока Саид таращился на мать, открыв рот, как будто видел ее впервые, Роза закричала:

— Расскажи, мама, расскажи нам!

Секунду Эмили молчала, смущенная и растерянная. Затем села на стул и притянула детей к себе.

— Да, это правда. Я дочь султана Занзибара и родилась на Занзибаре. В Иль-Бейт-Мтони, самом старом дворце на острове. И там я жила до семи лет…

Глаза детей блестели, как будто она рассказывает им чудесную сказку. Они засыпали мать бесчисленными вопросами и не могли досыта наслушаться ее рассказов, как она жила на Занзибаре, как много братьев и сестер у нее было, какими были ее отец и мать. Зачарованно они слушали описания того, что носят и что едят на Занзибаре, как отмечают праздники и какие там дома.

В Рудольштадте Эмили открыла в себе дар писать. Сначала она робко делала небольшие заметки, чтобы освежить память, вспоминая, о чем уже рассказала детям и о том, что ей припомнилось позже, когда она уже засыпала. Было так хорошо поздно вечером при свете лампы мысленно возвращаться в места своего детства и облекать в слова то, что видишь внутренним взором, и вспоминать, о чем тогда думала и что чувствовала.

…Апельсиновые деревья высотой, как здешние вишневые деревья, они росли рядом с банями. Это в их ветвях мы маленькими детьми прятались от нашей строгой учительницы… Но самым прекрасным местом в Бейт-Иль-Мтони был бенджиле прямо у моря, любимое место моего отца, там он проводил часы в раздумьях и с поникшей головой, расхаживая взад и вперед… После смерти матери я редко бывала на своих плантациях, и тем больше мне теперь нравилась тишина в деревне после беспокойного житья в городе…

Вскоре Эмили уже вспоминала о том, как ей жилось после приезда в Гамбург. А потом и о том, что случилось в позапрошлом году и в прошлом. Маленькие и большие события, заботы и счастливые моменты. Она записывала их в форме писем к подруге, живущей на Занзибаре.

Ты часто просила меня, дорогая подруга, подробно рассказывать о моей жизни на севере…

Эти письма все больше и больше обретали форму рассказа. Иногда корреспонденткой она избирала Метле, иногда — Замзам, часто — Холе, которая умерла как раз в тот год, когда Эмили отправилась в Лондон — по слухам, ее отравили.

…и если мне до сих пор не удавалось сделать это к твоему полному удовлетворению, то лишь оттого, что я страшилась даже мысленно вернуться к прошлому и пережить его еще раз во всех подробностях…

Это было настоящим счастьем — довериться кому-то другому, родственной душе — пусть эта душа и была единственной, кого она себе представляла.

В письмах, которые никогда не были отосланы.