Звезды над Занзибаром

Султан любил красивых женщин, и поэтому его красавицы дочери были ему всех дороже; он одаривал их особенно ценными украшениями, доверял им самые почетные задания и часто призывал к себе, чтобы посоветоваться с ними о некоторых делах. Зависть и ненависть — вот что было наградой Шарифе и Холе за особую любовь к ним отца, за особое место, какое они занимали. Ничего из того, чего желала Джильфидан дочери, — а желала она ей только гармонии и всеохватной любви. Такая судьба Салиме не грозила; никто не будет называть ее презрительно «кошкой», потому что позавидует ее сливочной коже — или зеленым, синим или серым глазам, или белокурым или рыжим волосам, и никогда ее Салима не почувствует себя униженной — она не чернокожая и у нее нет курчавых волос.

— Слава Аллаху, — пробормотала Джильфидан, — за то, что создал моего ребенка таким, как и следует…

Однако дочь ее тревожила, каждый день давая новый повод для беспокойства. От кого она унаследовала упрямство? Уж точно не от матери… Временами она такая дикая и необузданная! Вместо того чтобы, как все девочки ее возраста, прилежно заниматься рукоделием, она не может усидеть на одном месте, вечно вскакивает и мчится куда-то, бросив как попало нитки для плетения кружев или для вышивания замусоленными и безнадежно запутанными. Позавчера ее поймали во время прогулки на одну из плантаций — она залезла на пальму. Подумать только — без страховочной веревки! Крепко обхватив ствол руками и ногами — в точности как колобус! — она сверху громогласно окликала всех проходящих и радостно их приветствовала. Сердце Джильфидан едва не выскочило из груди, когда она увидела дочь на головокружительной высоте; и она была просто вынуждена пообещать Салиме всевозможные чудеса, лишь бы та спустилась на землю. Счастье, переполнившее ее, когда дочь слезла с дерева живая и невредимая, было гораздо сильнее, чем порыв наказать негодницу.

— Прости меня, что я так мало бываю с тобой! — прошептала Джильфидан. Салима доверчиво переменила позу, устроила голову поудобнее, наморщила лоб… У Джильфидан комок застрял в горле. Мать знала, что дочке очень одиноко здесь, в Ваторо; знала, как она страдает от одиночества, здесь у нее нет друзей и не с кем играть, а родная мать занята с раннего утра до поздней ночи — у нее еще меньше свободного времени, чем в Мтони. Сестра Меджида Хадуджи с трудом училась управлять таким большим дворцом и постоянно нуждалась в советах, руководстве и помощи.

— Поверь мне, малышка, я знаю, как тебе плохо!..

Одиночество дочери было сродни одиночеству самой Джильфидан, которое она испытывала в первые дни в Мтони, попав туда ребенком едва ли старше Салимы. О многом она больше не думала — только о том, что потеряла в Мтони свой первый зуб. Как и Салима.

А то, что было до этого, за давностью лет было забыто и стерто из памяти, даже во сне не снилось. Высокие горы и снег, широкие реки и большие озера. Зимы. Холодные зимы, такие холодные! Темные дремучие леса, пестрые лесные цветы и освещенные солнцем луга такого зеленого цвета, какого не встретишь даже на Занзибаре. Воспоминания, похожие на легчайший вздох или намек на чувство. Отец, мать. Брат, сестра. Лица поблекли, голоса бесследно растворились в воздухе.

Кругом бушевала война, и банды мародеров рыскали по их землям. Отец спрятал их в безопасном месте — в комнате под землей, черкесское слово для такой подземной комнаты Джильфидан давно забыла, никогда такого слова на арабском или суахили она не встречала — не было похожих комнат на Занзибаре.

Но бандиты все-таки их нашли, убив мать и отца, чьи тела она увидела на земле, а всех детей забрали с собой, каждого посадив перед собой на коня. На первой развилке дорог исчез всадник с братом, за вторым поворотом — другой, с маленькой сестрой, кричавшей не переставая, пока ее не перестало быть слышно.

Долгий путь верхом. Трудный путь. Большой город, больше, чем все, что Джильфидан видела до сих пор. Хорошая еда, баня, красивые платья и много других девушек и молодых женщин. И мужчины, степенно ведущие разговоры за кофе и чаем, шербетом и сладостями; и тот, кто увез ее за море.

— Сердце мое. Звезда очей моих, — прошелестела Джильфидан, когда игрушка наконец выскользнула из пальцев Салимы, которая снова перевернулась на другой бок, прямо в объятия матери, спрятав голову на ее груди.

А потом был Мтони. Чужие люди и чужие наречия. Но скоро она познакомилась с Сарой, которая не только говорила на ее языке, но и разделила ее судьбу. А еще была Зайяна, дочь султана, которая обучала Джильфидан арабскому языку и суахили и ходила с ней в школу.

Дни одиночества Салимы тоже сочтены. Для Ваторо и только для одной девочки не стали нанимать учительницу из Омана. По воле султана дочь Джильфидан будут каждый день возить на уроки в Бейт-Иль-Сахель, а вечером привозить домой. Никогда еще мать и дочь не разлучались так надолго, и на сердце у матери было тяжело.