Сначала мы жили втроем. Отец-то женился после мамы. Горевал, но женился. А мы не приняли мачеху. И жили мы все равно с бабой Полей. И кроме как «она» мы мачеху не называли. Однажды была такая история: братья Вася с Колей меня поставили на завалинку у дома: загляни – «она» дома? Некоторое время мачеха жила с бабой Полей, потом баба Поля ее выгнала, потому что она была никчемная хозяйка. Я заглянул и сказал: «Нет, оны дома нету». Братья надо мной долго издевались: «Оны дома нету».
В детстве я всегда стремился к независимости. Братья подсмеивались надо мной и ни во что не ставили. Я для Васьки был Сивый, видимо, по цвету волос. «Сивый мерин» – мне было обидно. А потом он прочитал «Капитанскую дочку», и я стал Савеличем.
То, что нельзя врать, боже упаси, это самый страшный грех – внушила нам баба Поля. То, что надо работать, иначе – не проживешь, – было вбито самим ходом жизни. Мы сами утром вставали и шли по своим делам. Кто-то за дровами, кто-то косит траву, кто-то носит воду. Кто-то ставил коровушке пойло… Мне говорят: «Что суетишься, бегаешь?» А я не могу без дела. Это для меня не жизнь. Я не могу сесть и ничего не делать.
Однажды я опоздал в школу и побоялся туда идти, мне было стыдно. У задней стены школы я провел все четыре урока, а потом пришел домой, как ни в чем не бывало. На следующий день я пошел туда же, и так дня три или четыре. И вдруг баба Поля говорит: «А где же ты бываешь, в школе-то тебя нету?» Учительница ей доложила.
Бабушка есть бабушка. У нее был непререкаемый авторитет. Она могла за один раз меня научить, как себя вести. Пришел в слезах, в соплях: «В чем дело?» – «Коля дерется». И получаю от бабы Поли подзатыльник. Вся обида кончается, начинается новая. «За что?» – «Слышал не раз: дают – бери, а бьют – беги. Чтобы в последний раз! Не хнычь!» Вот такая баба Поля у меня была! Я думаю, оттуда очень многое пошло!
То, что к ней приходили люди за жизненным советом, – это было бесспорным фактом. Баб урезонивала, помогала разбираться с мужьями. Однажды дед Афанасий загулял. А у бабы Поли – семеро малышей. «Ну и что, – говорит она соседке. – У меня не загуляешь. Афоня пришел веселый, а я ему одного за другим всех семерых – в сени: иди, гуляй дальше, а я тоже хочу гулять!» Он вмиг отрезвел. С тех пор – если и пили – вместе. Вот такая баба Поля была.
3
Я хотел переплыть пруд и решил это сделать тайком, чтобы в случае чего не опозориться. Я не знал, смогу ли, и должен был проверить. Выбрал такое время, когда там никого нет. Оставил на берегу свои штанишки. Плыву. И чувствую: не доплыву. В панике – обратно. И еле-еле выплыл на тот же пляж. Противно, конечно, что не доплыл, но никто не видел. Вдруг сзади голос: «Ну что? Испугался?» На камушке сидит незнакомый дядя. «А ты знаешь, что больше половины проплыл? Фактически ты полтора озера переплыл. Отдохни. Хочешь, я поплыву рядом с тобой? Доплывешь». – «Нет, не надо рядом. Я проплыву». И доплыл до другого берега, поворачиваюсь, чтобы сказать «спасибо». А дяди нет, он сделал свое дело и ушел. Для меня это символ. Думаю: сам-то помнит, что сделал доброе дело? А у него это, наверное, в порядке вещей: почему не подсказать пацану? Такие человеческие отношения и определяют нашу жизнь.
Или такое событие: вешают немцев. Собралось много народу, все туда съехались: жажда мести, желание, чтобы наказали сволочей-фашистов. Когда им стали накидывать петли, они начали орать. Это ужас, толпа их чуть не раздавила. У меня осталось впечатление, что и в этом несправедливость была. Так нельзя. Чрезмерность жестокости с нашей стороны.
Во время войны мы с бабой Полей в Вартемяках были дома одни. И вдруг – страшный рев, взрывы. Выглядываем в окно и видим: самолеты, самолеты. Взрывы недалеко в нашей деревне. «Не беги, Ваня, Ванечка, на пол ложись». А я выбежал, потому что любопытно. И страх одновременно во мне. У меня было желание, как червяку, зарыться в землю, а с другой стороны – посмотреть на фашистские знаки на крыльях. 400 самолетов бомбили военный аэродром в трех километрах от нас. Он был закамуфлирован. Они не нашли его, не попали. В болото упало три снаряда, но стекла вылетели по всей деревне. Бомбы, видать, были мощнейшие. Это чувство страха и любопытства во время налета по силе накала было наравне с чувствами от увиденной сцены, когда вешали немцев. У меня возник тогда протест. И потом я был очень рад, когда узнал: Петр Первый после Полтавской битвы пригласил побежденных шведов пировать за стол. Это мне больше понравилось, ей богу. Это – по-человечески.
4