Звезды нового неба

– Люди везде одинаковы, – снисходительно кивнул ее дядя, – и где-то здесь, как мне кажется, кроется еще один наш, куда более серьезный просчет. Мы радикально изменили свою среду обитания, условия жизни, но при этом не смогли изменить природу человека. Мы сами остались прежними, с прежними, наработанными за многие тысячи лет потребностями и стремлениями, которые теперь не находят выхода. До определенной степени лишения и невзгоды можно терпеть, пока у тебя есть впереди некая цель, достижение которой занимает почти все твои мысли. Но когда она достигнута, а новой не предложено, то внимание человека обращается внутрь него самого, где он обнаруживает зияющие пустоты, которые нечем заполнить.

Те, кто строил «Коперника», «Джордано», знали, ради чего живут. Они жаждали доказать миру, что человек способен вырваться из своей колыбели и обрести настоящую свободу. Они же потом создали и «Ньютона», дабы поделиться этой свободой и со своими детьми. Но их потомки, те, кто был рожден здесь, уже не имели подобной мотивации. Впереди у них было все такое же однообразное существование в стенах осточертевших коридоров без какой-либо возможности что-то сделать. Что-то, что выходило бы за рамки повседневной рутины. Наша жизнь превратилась в существование.

– Но всегда можно придумать новую цель, – не удержался я, – построить следующую станцию, например, еще более совершенную.

– «Ньютон» на данный момент более чем совершенен. Но дело даже не в этом. Несмотря на то, что нам удалось решить практически все медицинские и бытовые проблемы, связанные с жизнью в невесомости, и здоровью младенцев более ничто не угрожало, рождаемость начала быстро падать. На волне начального энтузиазма первое поколение поселенцев плодилось очень быстро, и уже через десять лет «Коперник» стал для нас тесен. Мы построили «Ньютон», а теперь, спустя еще двадцать лет, никак не можем его заселить. В последние два года дошло до того, что смертность превысила рождаемость, и разрыв этот постоянно увеличивается.

Мне тяжело в этом признаваться, Олег, но мы медленно вымираем. И теперь, как я понимаю, этот процесс уже не остановить, ты лишил нас последней надежды.

– Но чего Вы ожидали от восстановления отношений с Землей? Почему это должно было изменить положение дел?

– Мы всегда считали Землю своей колыбелью, неким этапом в развитии человечества, который рано или поздно необходимо оставить позади. В представлении некоторых, особо рьяных сторонников разрыва, Земля была вообще, чуть ли не тюрьмой, из которой просто необходимо сбежать, во что бы то ни стало. Я сам, каюсь, когда-то так считал.

Мы всячески старались обособиться, подчеркнуть наш разрыв. Уподобившись якобинцам, переиначившим традиционный календарь на новый, революционный лад, мы тоже пытались использовать новое летоисчисление, но, к счастью, не прижилось. Вместо этого мы стали целенаправленно придумывать своим детям такие имена, аналогов которым не было бы в земном языке. Но время показало, что мы заблуждались, и наша связь с родной планетой была чем-то большим, нежели некие метафорические швартовы, которые можно перерубить и отправиться в свободное плавание. Нет.

На самом деле Земля являлась для нас домом, тем самым уголком из далекого детства, в который всегда хочется вернуться, чтобы вспомнить, чтобы заново пережить что-то забытое, чтобы воссоединиться с частичкой самого себя. Будучи лишены такого подспорья, люди начинают метаться, не понимая, что с ними происходит. Сейчас вновь в моде старые фильмы, интерьеры так и норовят стилизовать под что-то земное, люди снова начали пользоваться обувью, хоть в невесомости от нее никакого проку… Быть может Вернадский был и прав, когда рассуждал о Ноосфере, и человек, выдернутый из нее, лишенный жизненных ориентиров, не способен к полноценной жизни? Он тоскует, мучается воспоминаниями от том, чего с ним никогда не происходило, ищет, сам не зная что, но не находит, – старик пристально посмотрел мне в глаза, – Олег, ты когда-нибудь слышал о самоубийствах на орбитальных станциях?

– Нет, – помотал я головой, – ни разу.

– А для нас это проблема. Несколько случаев каждый год, и число их растет буквально на глазах. Люди чувствуют себя потерянными.

– Хм. Думаете, имея такую возможность, многие теперь решили бы вернуться назад?

– Ну, «назад» – не совсем верное слово для тех, кто на Земле никогда не бывал, но, как мне кажется, важнее был бы сам факт наличия принципиальной возможности этого. Жить проще, когда знаешь, что где– то есть надежная пристань, где тебя всегда примут как родного, – дядя Оскар вздохнул, – но если выяснится, что такой пристани больше нет, то…

– Думаете, все настолько плохо?

– Да. Мы очень скоро неизбежно деградируем и вымрем, как динозавры или мамонты.