Звезды падучей пламень

Так заканчивал Байрон «Чайльд-Гарольда», который столько лет был его спутником, а теперь наполнился содержанием, иной раз заставляющим совсем позабыть героя и его тоску. Достаточно оказалось первых, еще робких веяний издалека надвигающейся грозы, и душа Байрона встрепенулась, откликаясь вернувшейся надежде. Италия – страна минувшего, где «только память пролагает след», – становилась для него символом будущего. Свободного будущего.

И была еще одна причина, побудившая поэта назвать эту страну истинной своей родиной.

В апреле 1819 года произошла его встреча с графиней Терезой Гвичьоли.

* * *

Молоденькую девушку с прекрасными пепельными волосами под жемчужной диадемой вводят в зал равеннского палаццо, открываемый лишь по торжественным случаям.

Терезе, графине Гамба, недавно исполнилось восемнадцать лет. В зале ее ждет пожилой господин, поигрывающий лорнетом, – у него неважное зрение, да и на свечи поскупились. Говорят, кавалер Алессандро Гвичьоли богатейший человек. Она его никогда не видела, он ее – тоже. Переговоры, как полагается, велись с родителями.

Графу по сердцу ее бледность, ее испуганный взгляд из-под опущенных, словно мраморных век. В таких делах он большой знаток, ведь женится уже третий раз, а об амурных его шалостях толкуют по всем салонам Романьи. Прежде чем составить брачный контракт, надо уверить партнеров, что не так уж он и заинтересован. А в контракте все должно быть хорошо продумано. Достаточно он познакомился с судами. По сей день шепчутся, что слишком неожиданно скончался синьор, с которым у них была долгая земельная тяжба, и вызывает подозрение щедрость к нему в завещании графини Плацидии, скучавшей в глухой деревне, поскольку супруг предпочел ей хорошеньких горничных.

Он встречает Терезу изысканным поклоном и просит подойти поближе к окну. Она напоминает девушек из предместья Равенны, с которыми четверть века назад графу – дух времени! – доводилось плясать вокруг Дерева свободы, нацепив республиканский бант. Вернувшись домой, он тогда записывал в секретный дневничок: «Теперь вот так – либо знайся с канальями, либо они снесут тебе голову. Лучше первое».

За ним тянется нелестная слава проходимца, скопидома и развратника. Родителям Терезы об этом, конечно, известно. Тем не менее они сами добивались расположения дважды овдовевшего жуира. Он богат и носит имя, славное в итальянской истории. Иного для счастья дочери не требуется.

Ни ретроградами, ни рабами корысти родители ее не были. Но они оставались людьми своего времени, твердо державшимися его понятий по части семейного устройства. Дом Гамба как раз считался просвещенным и независимым – отец, братья, кузены принадлежали к различным вентам, за столом поднимались тосты в честь грядущей свободной Италии и произносились пламенные речи, усердно конспектируемые австрийским осведомителем. Просто между политикой и бытовыми отношениями эти добрые патриоты не усматривали решительно никакой связи.

Сыграли свадьбу, и для Терезы началась жизнь, какой обречены были жить едва ли не все дамы ее круга. Граф наслаждался иллюзией возвращенной молодости, интриговал против давних недругов и пересчитывал крестьянские подати. Объезжая свои владения, он всегда сворачивал за милю-другую до последнего поля: убедиться, что и его земля где-то кончается, было бы слишком тяжело.

Зиму провели в Венеции. Алессандро обожал здешнюю оперу, а более всего – балетные интермедии, исполняемые воспитанницами театральной школы. За спектаклями следовали ужин и прогулка в гондоле; Тереза заполняла вечера чтением, а иногда ездила к графине Бенцони, своей единственной приятельнице.

Однажды в ее гостиной она увидела иностранца, который вел беседу с легким акцентом, но запальчиво и патетично. Разговор шел о скульптуре Канове, чьи работы вызывали жаркий спор. Хозяйка заметила, что ее гостья скучает, и что-то шепнула оратору. Через минуту она его представила: «Лорд Байрон».

Может быть, это был тот редкий случай, когда говорят о любви с первого взгляда. Так, по крайней мере, утверждала в мемуарах Тереза, пережившая Байрона на несколько десятилетий. Что-то их потянуло друг к другу сразу же и властно. Неделю спустя вся Венеция знала, что у графини Гвичьоли появился постоянный поклонник, тот знаменитый британец, о котором толкуют на всех углах. Что он ее «кавалер-почитатель».

Тогдашние итальянские нравы не просто допускали, а даже рекомендовали, чтобы такая фигура сопровождала знатную молодую особу. Мужья не находили тут ничего предосудительного, если соблюдался внешний декорум. В «Беппо», описывая заведенный южнее Альп обычай, Байрон с иронией замечает: «Хоть это грех, но кто перечит моде!» Он, впрочем, находил, что подобное установление куда лучше английского ханжества.

Но Терезу и Байрона связывало иное чувство. И люди были тоже иными, по своим духовным горизонтам несопоставимые со светскими бонвиванами и охотниками до пикантных ситуаций. Там преобладала мода, здесь властвовала страсть. И преданность. И готовность терпеть любые несчастья, но не унижаться до банальностей.