Звезды под ногами

Если он думал, сидя там, в темноте, его мысли не выражались словами. Он дрожал от истощения, наглотавшись дыма и получив несколько легких ожогов, его разум мутился. Но, возможно, работа его мозга, безусловно светлого и ясного, никогда не была нормальной. Ведь это ненормально для человека — провести двадцать лет, шлифуя линзы, строя телескопы, вглядываясь в звезды, делая расчеты, планы, карты и схемы тех объектов, до которых нельзя добраться, потрогать, подержать их в руках. И теперь все, чему он посвятил свою жизнь, разрушено, сожжено. А то, что осталось, должно быть погребено — как он сейчас.

Но она не пришла к нему, эта идея о собственном погребении. Все, что он остро осознавал, была большая тяжесть гнева и печали, груз, который он был не способен вынести. Это выжимало его разум, подавляло сознание. И тьма здесь, казалось, облегчала эту тяжесть. Он привык к темноте, он жил ночью. Тяжестью здесь была только горная порода, только земля. Никакой гранит не бывает так тверд, как ненависть, и никакая глина так не холодна, как жестокость. Черная невинность земли обнимала его. Он лежал внутри нее, слегка дрожа от боли и облегчения от боли, и заснул.

Свет разбудил его. Граф Борд был здесь, зажигая свечу с помощью кремня и кресала. Лицо Борда было ярко освещено этим светом. Превосходный цвет волос и лица, голубые глаза сильного человека и охотника, красные губы, чувственные и волевые.

— Они идут по следу, — говорил он. — Они знают, что вы спаслись.

— Почему… — сказал астроном. Его голос был слаб; горло так же, как и глаза, было все еще наполнено дымом. — Почему они преследуют меня?

— Почему? Вам еще нужно объяснять? Чтобы сжечь вас живым, Мастер. За ересь, — голубые глаза Борда ослепительно сверкали сквозь ровное пламя свечи.

— Но они уже сожгли все, что я сделал.

— Нора выжжена, хорошо. Но где же лиса? Они хотят свою лису! Но черт меня возьми, если я позволю им схватить вас.

Глаза астронома, светлые и широко поставленные, поймали его глаза и задержались в них.

— Почему?

— Вы думаете, я глупец, — сказал Борд с усмешкой, которая была не улыбкой, а оскалом волка, вызовом жертвы и азартом охотника. — А я и есть глупец. Я был глуп, предупреждая вас. Вы никогда не слушали. Я был глуп, слушая вас. Но я любил слушать вас. Я любил слушать вас, когда вы рассказывали о звездах и движении планет и пределах времени. Кто еще говорил со мной когда-нибудь о чем-нибудь, кроме как о посевах и навозе? Вы понимаете? А я не люблю солдат и чужестранцев, и суды, и костры. Ваша правда, их правда, что я знаю о правде? Разве я Мастер? Разве я знаю законы движения звезд? Может быть, вы знаете. Может быть, они знают. Все, что я знаю, — это то, что вы сидели за моим столом и разговаривали со мной. Могу я видеть вас на костре? Божественный огонь, они говорят; но вы сказали, звезды — огни Бога. Почему вы спрашиваете меня «Почему»? Почему вы задаете глупый вопрос глупцу?

— Простите, — сказал астроном.

— Что вы знаете о людях? — сказал граф. — Вы думаете, они оставят вас в живых? И вы думаете, я позволю дать вам умереть на костре? — Он посмотрел на Геннара сквозь пламя свечи, скаля зубы, как загнанный волк, но в его голубых глазах вспыхнула искра веселья.

— Мы, которые живем на земле, видите ли, не парим наверху среди звезд…

Он принес трутницу и три сальные свечи, бутыль воды, головку горохового пудинга, мешок с хлебом. Он скоро ушел, опять предупредив астронома не выходить из шахты.

Когда Геннар проснулся, какая-то странность в его положении взволновала его, но не та, которая беспокоила бы большинство людей, прячущихся в норе, чтобы спасти свою шкуру, но больше всего доставляющая ему страдания. Он не сознавал времени.

Это было не отсутствие часов, когда сладкий звон церковных колоколов в деревне призывал к утренней или вечерней молитве, или тонкая и добровольная точность хронометра, который он использовал в своей обсерватории и от чистоты которой зависело так много в его открытиях; то, что он потерял, было не часами, а Временем. Не глядя на небо, человек не может узнать о вращении Земли. Весь ход времени, солнечная яркая радуга и фазы Луны, парад планет, оборот созвездий вокруг Полярной звезды, более обширный оборот периодов звезд все это было утрачено, основа, в которую была вплетена и его жизнь.

Здесь не было времени.