Звёзды с корицей и перцем (СИ)

Дёрнул створку на себя, распахнул во всю ширь. Никого. Но на письменном столе, посреди широкой столешницы, что-то белело. Два светлых островка на поверхности лакированного тёмно-орехового моря.

Письмо Сеалы он узнал сразу: только она пользовалась такой плотной розоватой бумагой. Нижний ящик оказался выдвинут, в щель была видна стопка конвертов того же цвета. На некотором расстоянии от письма, на непонятно откуда взятом скукоженном клочке, стояла крохотная пробирка. Из неё, как цветок из вазы, торчала шпажка от канапе.

Рикард взял пробирку в руки, и клочок лениво свернулся в трубочку. Блокнотный листок, пожелтевший и ветхий. Рикард расправил его. И уставился на торопливую запись, сделанную химическим карандашом, отказываясь узнавать собственный почерк.

Через мгновение листок выпорхнул из его пальцев, а сам он, качнувшись назад на бессильных ногах, упал на стул и выдохнул, не в силах поверить:

— Леля...

У «Альбатроса» он был через тридцать пять минут. Двадцать из них пробирался по улицам Сётстада в утреннем потоке машин, обходя неповоротливые колымаги местных — и в груди всё сильнее клокотала злость.

Широкое крыльцо под трёхъярусной аркой. Зеркальный вестибюль. Рыжеусый консьерж. И новость, от которой все мысли разом вымыло из головы: эра Муар съехала накануне. Куда — неизвестно.

Он спросил, нельзя ли взглянуть на освободившуюся квартиру, и через полчаса агент домовладельца уже водил его по изящно обставленным комнатам на последнем этаже. Вид с террасы был потрясающим. Рикард представил себе, как Мориса стоит у перил, любуясь закатом, а ветер развевает её волосы. Задержался в дверях спальни, глядя на кровать, на которой она смотрела свои одинокие сны. Потом зашёл в пустую комнату, залитую светом из огромных окон — агент назвал её танцевальным залом.

— Сюда полагаются кресла и диваны. Прежняя жилица просила полностью освободить зал, но мы можем вернуть обстановку в любой момент. Также за дополнительную плату может быть установлен рояль фирмы «Вандеркланг»…

Здесь она держала свой таинственный прагмат, догадался Рикард. А теперь его нет. Значит, этораскладушка. Редкая штука, из тех, что всё время испытывают оператора на прочность. Неудивительно, что Мориса достигла такого мастерства.

Рикард спустился вниз, чтобы расспросить консьержа. Оказывается, вещи из квартиры вывезли ещё несколько дней назад, и за пару серых сторрианских купюр рыжеусый согласился вспомнить название компании, которая предоставила грузчиков и транспорт. Ещё он сказал, что у эры Муар была горничная, невзрачная и нелюдимая девица в очках, исчезнувшая вместе с хозяйкой. Как её звали, консьерж не знал.

Рикард вышел на улицу. Солнце спряталось за облака, и пространство перед домом — с клумбами, кустами, скамейками, прогулочными дорожками и местом для машин сбоку — накрылось тенью, как траурным саваном. Злость в душе уступила место опустошённости.

Чувствуя себя одураченным, он поехал в центр и зашёл в первое попавшееся кафе. По воле случая, то самое, где они с Морисой встретились после пикника со стрельбой. Сел у стены и спросил коньяка. На длинном лице официанта вздёрнулись брови.

— Кофе, — поправился Рикард. — Покрепче.

Он сам поучал Морису, что пить за рулём дурной тон. Тем более, с утра. Тем более, в месте, куда бабушки водят внуков есть мороженое.

За их с Морисой столиком как раз сидела типичная смайянская бабушка: на закрученных в узел полуседых волосах соломенная шляпка-ракушка с линялым бумажным цветком, на ногах чёрные носки. Девушки носят белые, бабушки чёрные. Внук лет пяти не хотел есть ложечкой и лез в мороженое пальцами, бабушка ворча вытирала ему ручонки большим клетчатым носовым платком. Как он когда-то вытирал пальцы Леле.

На низком подоконнике цвели гортензии. За окном шли люди. Молодая женщина задержалась на секунду и, взглянув на своё отражение в стекле, поправила волосы такого же оттенка, как были у Морисы.

Рикард прикрыл веки.

…Он заметил её сразу, как вошёл — её нельзя было не заметить. Она притягивала взгляды своим зелёным платьем, обтекающим идеальное тело, отточенной грацией каждого движения и уверенной манерой женщины, знающей, чего она стоит.

— Кто это? — спросил он у Ольса Бескьеда.

— Кто? — не сразу сообразил тот. — Ах,эта…

С такой интонацией говорят о чём-то вопиюще роскошном, откровенно вызывающем, а главное, возмутительно недоступном.

— Это та самая, о которой трепался старик Хорден.

На позавчерашнем ужине. Все были уже изрядно пьяны, когда спустились в винный погреб вслед за хозяином, и кто-то спросил, как он управляется с молодой женой. Эр Хорден засмеялся: «О, это моя сладкая тайна. Клянусь, я в двадцать лет не был так силён! И всё благодаря одной дьявольски умелой женщине. Поверь, дружок, эта женщина может сделать твои ночи незабываемыми, а экстаз настолько ярким, что ты больше не захочешь обходиться без её услуг. Клянусь, Мориса Муар — истинная жрица любви!» И ни у кого не осталось сомнений, что она доказала это ему лично со всей определённостью.