Звезды сделаны из нас

Я не против. Пусть полазит по странице. Время позднее, а небольшой сетевой срач неплохое средство, чтобы сбросить дневной негатив перед сном.

Но сейчас я не в форме и не готов отбиваться. Станет наезжать, уныло приму всё как есть и дело с концом.

Однако неожиданно она пишет странное:

«Я не фейк. Не в тюрьме, и не больная. У меня есть жизнь. Прямо сейчас я развлекаюсь и гуляю по улицам. И не прячусь от мира за закрытым профилем». Следом прогружается фотка с селфи. Яркая симпатичная блондинка с тонким носом и белой кожей. Волосы чуть растрепались и рассыпались по плечам, ресницы опущены, взгляд устремлён в телефон. Лицо у неё нежное, гладкое, шея тонкая, пухлые губы чуть приоткрыты. Девушка слишком красивая, чтобы я поверил в то, что это Nelli.

Но сейчас не до выяснений. Закрываю экран ноута и меня обступает серая, угрюмая темнота. В квартире тихо, слышно только как наверху кто-то смотрит телевизор. Мама, к счастью, спит и я тоже уговариваю себя заснуть, но вместо этого долго лежу, уставившись в потолок, и думаю о том, как сложилась бы моя жизнь, не стань Мишка наркоманом.

Утро второго сентября такое же тёплое и ясное, как и утро первого. На улице царит оживлённая суета. Взрослые разъезжаются по работам, дети бегут в школу, малышей ведут в садик. Дворники скребут асфальт мётлами, голуби греются на солнце, под ногами на дорожке замечаю первый жёлтый лист.

— Святоша, стой!

Снова угораздило пересечься с Румянцевой. Немного замедляюсь, поджидая её.

— Ты чего обалдел? — она оглядывает меня с ног до головы и хмурится. — В школе же траур! А на тебе белая рубашка.

— Ничего не знаю, — на самом деле, я совершенно забыл, что Жанна Ильинична предупреждала насчёт одежды.

— Не знаешь о трауре? — она зло прищуривается. — Или может для тебя смерть Макарова — праздник?

— Восхищаюсь твоей проницательностью.

— Нет, правда, Филатов, признайся, ты же счастлив?

Ещё одна. Похоже, летние каникулы придали моему лицу непозволительно расслабленное выражение.

— Счастье, Румянцева — это деятельность души в полноте добродетели. Ты знаешь, что такое добродетель?

— Блин. Хватит выносить мозг своей церковной мутотенью.

— Добродетель придумали ещё древние греки-философы.

— Тебя в белом в школу не пустят. Лучше вернись и переоденься.

— И не подумаю.

Бесит, что Макаров вроде бы умер, а всё равно из-за него кипиш.

Однако Румянцева оказывается права, завучиха на входе в школу, завидев мою белую рубашку, набрасывается с упрёками, после чего не дав опомниться, хватает под локоть и тащит к директору.

Не ожидал, что до этого дойдёт. Директриса у нас молодая, но крикливая и взбалмошная. Захочет — раздует такой скандал, мама не горюй.

Внутренне я приготовился к худшему, однако, как только мы входим в кабинет и директриса вскидывает голову, завучиха тут же объявляет:

— Елена Львовна, я нашла того, кто съездит на кладбище. Явился в белой рубашке. Совсем уже!

Директриса морщится, будто припоминает, как меня зовут. Глаза у неё воспалённые, красные. Похоже, тоже переживает.

— А, Филатов, хорошо. Поезжай тогда. Только сделай, пожалуйста, качественные фотографии, такие чтобы не стыдно было на школьном сайте разместить. И обязательно с нашими венками. Понял? Там их много разных. Найди наши!

Через десять минут я с трудом понимая, как меня так угораздило, уже сижу в автобусе, направляющемся в сторону кладбища, где похоронили Макарова. Вот уж и правда, чем сильнее от чего-то бежишь, тем настойчивее оно подступает.

Дорога до кладбища занимает сорок минут, а нахожусь я там не дольше десяти.

Покупаю у бабушек две пластиковые гвоздики и оставляю их на могиле Алисы, а на холмик Макарова стараюсь смотреть только через камеру телефона, пока фотографирую. Не хочу ни думать о нём, ни вспоминать.

Но всё равно, когда еду обратно и пересматриваю снимки, удаляя неудачные, невольно задерживаюсь на фотографии с большим школьным венком на фоне серой могильной плиты. А потом вдруг беру и, не преминув подписать: «У меня тоже есть жизнь», отправляю эту фотку Nelli, пускай полюбуется.

Глава 6. Нелли

Я продрогла до костей — пальцы не слушаются, а зубы стучат.

Тихонько поворачиваю в замке ключ, аккуратно составляю ботинки на обувной полке, вешаю косуху на золоченый крючок и на цыпочках пробираюсь в ванную.

В ней тепло и сыро, по зеркалу стекают струйки воды: видно, мама ждала меня и долго не ложилась спать, однако сейчас квартира погружена в благословенную тишину. Избавляюсь от тесного платья — оно воняет пивом, и я без сожалений забрасываю его в стиральную машину. Теперь понятно, почему такая одежда в почете у всяких извращенцев: носить ее — настоящая пытка.

Дрожа всем телом, встаю под горячий душ и наконец заново обретаю руки и ноги.

Согласна: просидеть полночи на пожарной лестнице, привинченной к стене заброшенного универмага, было глупо. Но явиться в таком состоянии домой и наорать на маму тоже стало бы не лучшим решением.