Звезды смотрят вниз

Разумеется, земляника сама по себе — ничто, хоть он и очень любит её. Она только символ, она помогла ему доказать себе собственную твёрдость. С лёгкой улыбкой он снова перебрал все в памяти. Вчерашний ужин, тётю Кэролайн, которая, как всегда, склонив голову набок, что-то приговаривала, раскладывая из вазы по тарелкам сочную землянику их собственных парников, — редкое лакомство за пуританским столом Баррасов. Да, и ещё сливки — он чуть не забыл о большом серебряном кувшине жёлтых сливок. Ничего Артур так не любил, как землянику со сливками. «Теперь тебе, Артур» — сказала тётя Кэролайн, готовясь положить ему щедрую порцию земляники. А он поспешно: «Нет, спасибо, тётя Кэрри. Я сегодня не хочу земляники». — «Но, Артур!» — в голосе тётушки удивление, даже растерянность. Холодный взгляд отца сразу же останавливается на нём. Тётя Кэрри начинает снова: «Разве ты не здоров, Артур, милый?» — Он смеётся: «Совершенно здоров, тётя Кэрри, просто мне что-то не хочется сегодня земляники». — И сидел, глотая слюну, и смотрел, как все ели землянику.

Вот это путь к самовоспитанию, — мелочь, может быть, но в книге сказано, что за мелкими следуют большие дела. Да, сегодня он доволен собой. «Я бы очень желала, чтобы у Артура был более сильный характер». Это ворчливое замечание матери, подслушанное им, когда он проходил по коридору мимо. её комнаты, и на много месяцев запечатлевшееся в его мозгу, теперь, когда он ответил на него своим отказом от земляники, больше не мучило его.

Он вскочил с постели, — ведь нехорошо так лежать и праздно мечтать, — энергично проделал гимнастику перед открытым окном, помчался в ванную и принял холодную ванну: действительно холодную, не думайте, он не разбавил эту ледяную купель ни единой каплей из горячего крана. Потом Артур, сияя, вернулся к себе в комнату и надел рабочий костюм. Во время одевания глаза его были набожно устремлены на плакат, висевший на стене против кровати. Плакат большими жирными буквами возвещал: «Я хочу!», а пониже этой была вторая надпись: «Смотри прямо, в глаза каждому».

Он зашнуровал, наконец, башмаки — толстые башмаки, которые надел сегодня для того, чтобы спуститься в них в шахту. Теперь он совсем готов. Отперев ящик стола, он достал оттуда небольшую красную книжку: «Как излечиться от самомнения», — одну из серии, выходившей под общим заголовком «Воля и поступки», — и с серьёзным видом присел на край кровати, чтобы почитать. Он всегда прочитывал одну главу утром, до первого завтрака, когда (как утверждала книга) ум наиболее восприимчив. И он предпочитал читать у себя в комнате, в уединении: эти красные книжечки были его ревниво охраняемой тайной.

Где-то, за пределами его внимания, слышалось движение в доме: медленные шаги тётушки Кэрри в спальне матери, смех Грэйс, пробежавшей в ванную, глухой, сердитый стук над головой из комнаты Хильды, неохотно поднимавшейся с постели навстречу дню. Отец встал уже с час назад. Раннее вставание было частью его программы, привычной для всех, неизменной, никогда не возбуждавшей вопросов.

Артур прочёл: «Человеческая воля способна управлять не только судьбой одного человека, но и судьбами многих. Эта способность ума приказывать или запрещать тот или иной поступок, эта способность определять, который из двух путей должен быть нами избран, может оказывать влияние не только на нашу собственную жизнь, но и на жизнь многих других людей».

Он на минуту перестал читать. Как верно! Уже хотя бы ради этого следует воспитывать в себе волю, — не ради того, чтобы владеть собой, а во имя этого широкого, всеобъемлющего влияния на окружающих. Артуру хотелось быть человеком сильным, решительным, с большим самообладанием. Он знал свои недостатки, свою врождённую застенчивость и неуклюжесть, склонность копаться в себе, а главное — неисправимую мечтательность.