Звезды смотрят вниз

Она утихомирила его ласковым жестом и выбежала из комнаты. Через пять минут она принесла всё, что нужно для чаепития: сперва поднос, потом высокую никелированную сахарницу (недавнее приобретение), «задёшево» купленную в виду ожидаемых визитов, и, наконец, две японские бумажные салфеточки.

— Не ворчи, мистер муж! — остановила она протест поражённого Дэвида раньше, чем он успел его выразить вслух. Она налила ему чашку не особенно горячего чаю, любезно подала салфетку, пододвинула сахарницу с печеньем. Она была похожа на девочку, играющую с кукольным сервизом. Дэвид, наконец, не выдержал.

— Господи боже мой! — воскликнул он с шутливым отчаянием. — Что всё это значит, Дженни, скажи на милость? Я голоден, чёрт возьми! Я хочу хорошего горячего чаю и яиц, или копчёной рыбы, или парочку пирожков Сюзен «Готовься предстать перед господом».

— Во-первых, не ругайся, Дэвид. Ты знаешь, что я к этому не привыкла, не так я воспитана. И не злись. Подожди и выслушай. Пить из чашечек так красиво! А ко мне скоро начнут приходить гости. Нужно же нам подготовиться. Попробуй эти анисовые лепёшки. Я их купила у Мэрчисона.

Он с усилием подавил своё возмущение и молча удовлетворился «красотой» чаепития из чашечки, сырыми лепёшками от Мэрчисона и плохо выпеченным хлебом из лавки, намазанным вареньем, тоже покупным.

На какую-нибудь долю секунды он невольно подумал об ужине, который бывало ставила перед ним мать, когда он приходил из шахты, где зарабатывал вдвое больше, чем теперь: домашняя булка с хрустящей корочкой, от которой можно было отрезать, сколько хотелось, целый горшок масла, сыр и черничное варенье домашнего приготовления. Ни покупного варенья, ни покупного печенья в доме Марты никогда не бывало. Но это мимолётное видение было вероломством по отношению к Дженни. И эта мысль сразу вернула Дэвида к жене. Он нежно ей улыбнулся.

— Употребляя твоё собственное неподражаемое выражение, ты «девочка первый сорт», Дженни.

— О, в самом деле? Правда? Я вижу, ты исправляешься, мистер муж. Ну, рассказывай, что сегодня было в школе.

— Да ничего особенного, дорогая.

— Всегда один и тот же ответ!

— Ну, если хочешь…

— Да?

— Нет, ничего, дорогая.

Он медленно набивал трубку. Как рассказать ей скучную историю борьбы и обид? Другим он, может быть, и рассказал бы, но Дженни… Ведь Дженни ожидала рассказа о блестящих успехах, о лестных похвалах заведующего, о каком-нибудь поразительном манёвре, благодаря которому Дэвид сразу выдвинулся. Ему не хотелось её огорчать. А лгать он не умел…

Последовало короткое молчание. Затем Дженни беспечно перешла к другой опасной теме.

— Скажи, как ты решил насчёт Артура Барраса?

— Мне совсем не хочется браться за это дело…

— Да что ты, ведь эта такая удача, — возразила Дженни. — Подумать только, что сам мистер Баррас тебя приглашает.

Дэвид сказал отрывисто:

— Я и так слишком много имел дела с Баррасом. Не люблю его. Я отчасти жалею, что тогда написал ему. Мне тяжело думать, что я ему обязан получением места.

— Глупости, Дэвид! Баррас — такой влиятельный человек. По-моему, великолепно, что он тобой интересуется и пригласил тебя в репетиторы к своему сыну.

— А я думаю, что дело тут вовсе не в интересе ко мне. У меня нет времени для таких людей, как он. С его стороны это желание доказать, что он благодетель.

— А кому же он должен это доказывать?

— Себе самому, — отрезал Дэвид сердито.

Дженни решительно не понимала, что хотел сказать её муж. Дело было в том, что Баррас, встретив Дэвида в прошлую субботу на Каупен-стрит, остановил его и с покровительственным видом, с холодным любопытством стал расспрашивать обо всём, а затем предложил приходить в «Холм» три раза в неделю по вечерам, заниматься с Артуром по математике. Артур в математике был слаб и нуждался в репетиторе, чтобы подготовиться к окончательным экзаменам на получение аттестата.

Дженни тряхнула головой.

— Мне думается, ты сам не понимаешь, что говоришь.

С минуту казалось, что она собирается добавить ещё что-то. Но она не сказала ничего и, сердито, рывком собрав посуду, унесла её из комнаты.

Тишина наступила в маленькой комнате с её новой мебелью и камином, в котором горели сырые дрова. Через некоторое время Дэвид встал, разложил на столе книги, помешал кочергой огонь. Он заставил себя выбросить из головы вопрос о Баррасе и сел за работу.

Он не выполнял намеченной себе программы, и это его расстраивало. Как-то не удавалось заниматься столько, сколько он рассчитывал. Преподавание оказалось делом трудным, гораздо труднее, чем он воображал. Он часто приходил домой утомлённым. Вот и сегодня он чувствовал усталость. И как-то неожиданно то одно, то другое отвлекало от занятий. Он стиснул зубы, подпёр голову обеими руками и сосредоточил всё своё внимание на учебнике. Он должен, должен работать ради проклятого звания бакалавра. Это единственный способ добиться цели: обеспечить Дженни и себя.

С полчаса работалось отлично, никто не мешал. Затем тихонько вошла Дженни, уселась на ручке его кресла. Она раскаивалась в своей давешней раздражительности и вкрадчиво приласкалась к нему.