Звезды смотрят вниз

Наступил июнь, а положение не менялось. Но вот 16 июня Стэнли устроил Джо второй в его жизни потрясающий сюрприз. В четверть первого Миллингтон, которого все утро не было в конторе, приоткрыл дверь в кабинет Джо и сказал:

— Мне надо поговорить с вами, Гоулен. Идём ко мне.

Серьёзный тон Стэнли испугал Джо. Со слегка виноватым видом он встал и пошёл за ним в его личный кабинет, где Стэнли бросился в кресло и стал нервно перебирать бумаги на столе. В последнее время он был в каком-то постоянном беспокойстве. Стэнли был странный субъект. Судя по всему, совершенно заурядный; весь его умственный багаж состоял из штампов, ко всему он подходил с готовой трафаретной меркой, а вкусы у него были самые заурядные: он любил играть в бридж и гольф; любил почитать хороший детективный роман или рассказы, в которых всё вертелось вокруг спрятанных сокровищ; он верил, что один британец стоит пяти любых иностранцев; в мирное время он не пропускал ни одной автомобильной выставки. Он был скучный человек; он постоянно повторял одни и те же истории; он мог часами рассказывать, как в последний год его учения в Сент-Бэдском колледже «первых пятнадцать взял Гиггльсвик». Но сквозь все это проходила странная тоскливая неудовлетворённость, подсознательный «комплекс отхода от жизни». Он иногда приезжал на завод в понедельник утром с утомлённо опущенными углами губ и всем своим видом как бы говорил: «О господи, до каких же пор это будет продолжаться?»

Дело его процветало, и вначале он им очень увлекался. Он хотел «делать деньги», и было «чертовски приятно» наблюдать, как растут барыши, доходя до тысячи фунтов в неделю. Но теперь Стэнли уже находил, что «деньги ещё не все». Его недовольство усилилось, когда появилось на сцену военное министерство. Завод Миллингтона был взят на учёт, он стал теперь субпоставщиком виртлейских новых военных мастерских для начинки снарядов: с ролью пионера было кончено; всё было введено в законные, раз навсегда предусмотренные нормы. У Стэнли было уже меньше работы; наступило нечто вроде затишья. И несмотря на то, что прежде Стэнли ворчливо жаловался на недостаток отдыха, он был недоволен, когда этот отдых наступил.

Он начал хандрить. В особенности его расстраивали военные оркестры. Всякий раз, когда по улице проходила военная часть под звуки «Типерери» или «Прощай», на щеках Стэнли выступал слабый румянец, глаза загорались, спина выпрямлялась. Но отряд скрывался из виду, музыка затихала, от топота марширующих людей оставалось лишь эхо в его сердце, и Стэнли вздыхал, снова весь как-то обмякнув. Волновали его и плакаты. Ерроу с готовностью отозвался на призыв в армию, и в очень многих домах висели на окнах плакаты: «Из этого дома ушёл человек сражаться за короля и отечество». Слово «человек» печаталось большими буквами, а Миллингтон всегда с гордостью считал себя человеком «с большой буквы».

А плакаты на столбах! Строгое выражение на лице Китченера, и палец, который указывал на него, Стэнли, не желая оставить его в покое. Проходя мимо этих плакатов на столбах, Стэнли кипел, краснел, мучился и стискивал зубами трубку и спрашивал себя, до каких же пор он будет терпеть это.

Впрочем к окончательному решению привёл Стэнли не этот указующий перст, а банкет бывших воспитанников Сент-Бэдской школы. Банкет происходил накануне вечером в Тайнкасле, в ресторане Дилли. А сегодня Миллингтон, глядя через стол на Джо, важно изрёк:

— Джо, во Франции происходят важные события, а я в них не участвую!

Джо не понял, его первым чувством было облегчение, так как он боялся, что Стэнли узнал о его махинациях с сурьмой.

— И я должен вам сообщить, — продолжал Стэнли уже громче, с истерической ноткой в голосе, — что я решил вступить в армию.

Молчание, насыщенное электричеством.

Потрясение было так сильно, что Джо совсем ослабел. Он побледнел и пролепетал:

— Но вам нельзя… Как же с заводом?

— Об этом мы поговорим потом, — отмахнулся Стэнли и заговорил быстрее. — Завод вы от меня примете, а я уеду. Вчера вечером окончательно решил. Вчера на банкете. Господи, и как я только это пережил, не знаю. Поверите ли, все, все, кроме меня одного, — в военной форме. Все мои товарищи в мундирах, а я один среди них в штатском. Я чувствовал себя совершенным чужаком. И все смотрели на меня этак, знаете, словно хотели спросить: «Ну, как делишки, спекулянт?» Хемпсон, мой одноклассник, очень славный парень, прямо убил меня: он уже имеет чин майора. А Роббинс, этот замухрышка, который в школе не был даже во второй команде, теперь — капитан, имеет две нашивки за ранения. Говорю вам, Гоулен, я этого не вытерплю. Я должен тоже вступить в армию.

Джо судорожно перевёл дыхание, пытаясь собрать взбудораженные мысли.

Он всё ещё не смел поверить, — это было слишком чудесно, чтобы быть правдой.

— Но вы руководите делом большой государственной важности. И вас отсюда не отпустят.