Звезды в озере

В Ольшинах все клокотало. Все уже видели пришедших — они были в Порудах, были во Влуках, были в Синицах. Но через Ольшины не проходил еще ни один отряд, и ольшинцы воспринимали это как незаслуженную обиду.

— Что это, словно дороги у нас нет?

— Пройдут, и здесь пройдут…

— Ну, да!.. Влуки дальше нас, а там уже вчера были.

— Кругом обошли, по большой дороге…

— Тише, бабы, тише, придут и сюда, — успокаивал Семен.

— А как же иначе? Должны и здесь быть…

И здесь, как в Порудах, построили арку, и здесь девушки опустошили жиденькие, убогие палисадники, расцветшие последними осенними цветами возле хат позажиточнее. И здесь выбегали на дорогу, не могли места себе найти. Каждый час растягивался до бесконечности.

Жена Ивана Пискора, который ушел летом на советскую границу, сперва никуда не выходила. Она старалась привести в порядок свою покривившуюся хатенку. Гладко обмазала глиняный пол, выбелила белой глиной печку.

— А вы что не беретесь за дело? — прикрикнула она на детей. — Отец вот-вот будет, а возле хаты как в хлеву! Взять метлу, подмести перед домом!

Дети послушно выбежали во двор, и тотчас огромные клубы пыли поднялись в воздух.

— Водой полейте!

Старшенький побежал за водой. Вернувшись, он заглянул в хату:

— Мама, теперь и наш тато, значит, придет?

— А то как же! Что ты, не знаешь, что советы идут?

— Так и тато с ними?

— Конечно, с ними! К ним пошел, с ними, стало быть, и придет!

— Это он тогда, летом, ушел?

— Тогда, тогда. Не болтай, прибери-ка лучше щепки возле сарая, а то что он подумает, когда увидит, как мы без него хозяйничали!

Она ожесточенно чистила ковш. У нее все сердце изболелось. И хозяйство же, прости господи! С тех пор как Иван стал скрываться от полиции после покушения на осадника, с тех пор как он зарубил в лесу полицейского Людзика, у нее минуты покойной не было. Все валилось из рук, все шло прахом. Что скажет муж, когда узнает, что она продала Сивку? А как тут не продашь? Чем ее кормить? Ни сена, ни соломы…

Она оглядела свою жалкую хату, и ей стало страшно. Что муж окажет? Правда, и раньше хозяйство еле держалось, а за это время совсем развалилось.

От окна на нее упала тень. Она подняла голову. Под окном стояла Олексиха.

— Что это, кума, будто к празднику убираешься?

— Праздник и есть… Мой, как придет, чтобы не думал…

— Так вы это своего ждете?

— А как же? Что ему там теперь делать? Самое время домой воротиться.

— Оно так. А то человек ни то ни се. Ровно вдова ты была. А тут четверо детей…

— Ничего не поделаешь, продержались с грехом пополам. Туговато было, теперь кончилось…

— Оно, конечно, будет мужик дома, сразу все иначе пойдет… А только… Знать он тебе дал, что ли?

Пискориха вытаращила глаза.

— Знать дал? А что ему давать знать?

— Письмо, что ли, от него получила?

— Никакого я письма не получала. Чего ему писать? Известно, ушел, когда надо было, а теперь воротится.

Олексиха вздохнула:

— Кто его знает, беднягу, где он…

Пискориха удивленно взглянула на нее.

— Как так, кто знает? Весной забежал он домой, на одну минуточку забежал, очень уж опасался полицейских, только и сказал мне, что, мол, идет на ту сторону.

— К советам?

— А куда же! И больше уж не заходил. Стало быть, прошел через границу-то.

— Не так это просто через границу перейти.

— Ну, люди дорогу знают, проводят. Думал, что надолго идет, навсегда, может… А глядь, несколько месяцев не прошло, и можно воротиться… Полицейских и след простыл!

— Так, так, — неуверенно поддакивала Олексиха.

Пискориху что-то кольнуло в сердце.

— Да ты что это?

— Ничего. Так только, думаю: кто знает, как он теперь…

— Что ж ты думаешь, мужик жену, детей бросит, а сам там останется? Не-ет! Уж кто другой, а Иван — нет! Степенный мужик, степенный, к детишкам заботливый. Уж его там здорово допекало, знаю я его… Небось ждал-дожидался. Идет теперь небось сколько только сил хватает. Я думаю, сапоги ему там дали, а то в лаптях-то каково в такую даль?

— И хлеб, гляжу, испекла…

— Да, вот забежала к Параске, взяла у нее немного муки. А то придет, поесть надо…

Олексиха вздохнула еще раз и медленно пошла дальше. Оглянулась еще раз, будто хотела что-то сказать, но только махнула рукой.

— Пискориха своего ждет, — сообщила она встретившемуся Макару.

— Ивана? Что ж, может, и придет, как знать?

— Может, и придет, — согласилась Олексиха. Теперь ей и самой показалось, что Иван может прийти.

Около полудня по деревне пронеслась весть: идут! У Пискорихи так задрожали руки, что она с трудом приоделась. Подвязала чистый фартук, причесала деревянным гребешком волосы и строго наказала детям сторожить хату:

— Я сбегаю за татой и сейчас вернусь. Вы чтоб никуда не уходили.

— Куда мы уйдем? За татой идете?

— За ним.

— Владек говорил, войско идет.

— Войско, а с войском тато, — уверенно сказала она и торопливо прямиком через луг направилась к дороге.

И вправду, уже издали было видно, что идут. Над дорогой стояли клубы пыли, доносился скрип, говор, голоса. От внезапного страшного волнения у нее перехватило горло. Вот здесь, в нескольких шагах, через несколько минут покажется Иван. Кончится мучение, кончится полное отчаяния безнадежное вдовство.