Звезды в озере

Он притаился в кустах и пролежал так часов пятнадцать. Потом двинулся в путь. Не к литовской границе, которая была тут же, рядом. Нет, обратно домой! Его место там, в Ольшинах. Там ведь Гончар. И вдобавок ко всему теперь надо отомстить за людей, которые мертвыми глазами глядят в небо, лежа у железнодорожной насыпи.

Глава VI

Ребятишки с самого утра бегали от хаты к хате.

— Собрание! Все на собрание!

— Не знаете, что там опять?

— Наверно, о конституции, — серьезно отвечал Семка. Крестьяне кивали головами.

Медленно сходились они в усадьбу, где теперь происходили все собрания. Паручиха уселась в первом ряду.

— О чем говорить-то будут?

— О конституции, — сказал кто-то.

— Видишь, правильно Семка говорил, о конституции, — обрадовалась Паручиха.

Вошел Овсеенко и с ним кто-то незнакомый. Все подняли головы, с любопытством рассматривая приезжего.

— Молоденький.

— Агитатор. Из Луцка приехал.

— Ишь ты, из самого Луцка!

— Ничего не скажешь, не забывают об Ольшинах, — заметила Паручиха и оглянулась, словно ожидая, что ей будут возражать.

Молодой человек сел за стол рядом с Овсеенко. Он оглядывал собравшихся, непрестанно поправляя прядку волос на лбу. Овсеенко порылся в лежащих перед ним бумагах, потом встал, щелчком сбил на затылок кепку и окинул взглядом переполненный зал.

— Товарищи, как вам известно, мы готовимся к выборам в Национальное собрание.

— Пока еще вроде не было известно, — заметил кто-то из рядов.

— Вот я вам об этом и сообщаю. Предоставляю слово товарищу Степанко, который специально приехал, чтобы прочесть доклад о выборах.

Степанко встал из-за стола, и все стали поудобнее усаживаться на своих местах, откашливаться, сморкаться, чтобы потом внимательнее выслушать доклад, который, судя по выражению лица Овсеенко, обещал быть длинным.

— Товарищи, — высоким голосом начал агитатор. — Мы стоим накануне выборов. Вы впервые в жизни примете участие в выборах…

Семен предостерегающе кашлянул, но тот не обратил на него внимания.

— Впервые в жизни к избирательным урнам пойдут женщины… А то вас тут в школы не принимали, не по своей воле, как рабынь, отдавали замуж…

Бабы беспокойно зашевелились.

— Это не здесь, — остановил его Овсеенко. Агитатор махнул рукой.

— Все равно. А ты не перебивай…

Совюк поднялся со скамьи.

— Как же это — все равно?.. Что было, то было, но надо же…

Степанко покраснел.

— А вы меня, товарищ, не учите. Знаю я капиталистические штучки! Всюду было одно и то же! Нужно быть сознательным человеком, понимать, до чего доходят капиталистическая эксплуатация и предрассудки, при помощи которых буржуазия старалась держать в темноте трудовой народ.

— Что и говорить! — охотно согласилась Паручиха.

— Вот именно, — обрадовался оратор. — Так что я говорил относительно выборов? Впервые в жизни пойдут голосовать женщины…

— Мы уже голосовали, — громко заявила Олексиха.

— Да, только в тридцать пятом году нас палками гнали на выборы!

В комнате зашумели:

— Параску дубинками избили!

— Сикора сам загонял к урнам!

— Штрафы накладывали!

— Из хаты в хату полицейские бегали, сгоняли народ на выборы!

Овсеенко схватил звонок и изо всех сил затряс им, но слабое дребезжание тонуло в общем шуме.

— Товарищи, спокойствие!

— А что он нам тут рассказывает, когда это неправда!

Потный и красный Овсеенко звонил изо всех сил. Семен вскочил на стул, и его мощный бас заглушил все голоса:

— Люди добрые, товарищи! Что было, то было, чего теперь об этом говорить, каждый и так знает! Товарищ молодой, никогда здесь не бывал, так откуда и знать ему? Да в этом ли дело? Главное, что мы впервые за своих людей голосовать будем, за свою власть, за советскую власть! Чего же тут долго говорить? Каждый пойдет и каждый проголосует — каждый, кто за советскую власть!

— Товарищ, я вам не давал слова, — строго заметил ему Овсеенко.

— Пусть говорит! Правильно говорит! — зашумели в толпе, и Овсеенко сел на место.

— Так о чем долго и разговаривать? Выберем людей в Национальное собрание, которое должно решить, что с нами будет и что с землей, и с фабриками, и со всем! Кто за мужика, за простого человека, за справедливость, тот, известно, пойдет голосовать за советскую власть! А кому больше нравится поповское, полицейское, панское господство — пусть его! Мы с ним все равно рассчитаемся по-своему!

— Правильно говорит!

— Правильно!

Овсеенко зазвонил. В комнате постепенно утихло. Он нагнулся к Степанко, и они с минуту посовещались вполголоса. Наконец, Степанко махнул рукой:

— Товарищи, примем резолюцию.

Овсеенко прочел. Все руки охотно поднялись вверх. Собрание тут же закончилось. Народ стал расходиться по домам. Позади всех шли Овсеенко с агитатором из Луцка, о чем-то ожесточенно споря между собой. Бабам стало жаль приезжего.

— Молоденький… Конечно, у него еще в голове зелено, а вы сейчас все на него и накинулись!

— Чепуху городит, так как же…

— А вам это мешает?.. Пусть себе говорит. Каждый сам свое знает…

— Все-таки. Приехал, а сам…

— Хоть бы людей порасспросил, раз самому неизвестно.

— Это-то верно.

Хмелянчук, забежав сбоку, воспользовался случаем:

— Вот ведь, гляди да гляди!

Бабы неприязненно оглянулись на него: