Звезды высокого неба

И вот — приказ командования — в Москву, на парад Победы. По дороге опять старые, знакомые места. Граница, но уже новенькие погранстолбы. Наш поезд подходит к станции. Небольшой вокзал, и на его фронтоне простая, скромная надпись: «Коломыя». Вот так замкнулся для меня круг военных дорог.

А 24 июня, когда стояли мы на торжественно притихшей Красной площади, когда замолк тысячетрубный оркестр и только сухая, резкая дробь барабанов рвала тишину и падали к мавзолею фашистские знамена, вот только в эту минуту я всем своим существом, всем сердцем понял: кончилось! Вот теперь — кончилось…

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В начале 1946 года — врачебная комиссия и… демобилизация. Ранение, полученное в 1943 году, все еще сказывалось. Заключение: «К службе в армии не годен. Годен для работы в гражданских учреждениях при пониженном рабочем дне, без тяжелой физической и умственной нагрузки».

Инвалидность. Пенсионная книжка в кармане, и можно было с шинели и гимнастерки снять офицерские погоны. Все. Я больше не военный. Я инвалид, пенсионер в 24 года. За плечами почти забытая десятилетка. Надо было воевать. А этой премудрости нас в школе не учили. Этому учились сами. Итак десять классов школы и четыре года войны вместо четырех лет института. Вот и все образование.

Старики родители. Жена — студентка. А год 1946-й был годом не легким. Первый послевоенный год. Стране было трудно. Не легко и людям. Карточная система. По талончикам с надписью «жиры» и «сахар» магазины «отоваривали» порой такими продуктами, которые сейчас не найдешь в ассортименте самого крупного столичного «Гастронома» — «суфле» или «яичный порошок». Хлеб, по 650 граммов на день рабочему, по 500 — служащему, 400 — иждивенцу.

Очень скоро стало ясно, что в положении пенсионера-иждивенца жить дальше нельзя. Да и внутри, честно признаться, все бунтовало. Какой же я, к черту, инвалид-пенсионер в 24 года? Работать надо. Обязательно работать. Но кем? Где? Специальности ведь никакой. Выручило то, что еще мальчишкой, до войны, я увлекался радиолюбительством. Собирал радиоприемники, даже ламповые. Знал, что такое анод, сетка, катод, триод, пентод, пентагрид. Умел разбираться в радиосхемах и, главное, паять.

К счастью, неподалеку от дома, в одном из учреждений, принимали на работу демобилизованных. Приняли и меня. Должность «большая». Название громкое — «лаборант н/о», что значило по штатному расписанию лаборант низшего оклада. А оклад — 450 рублей (в старых деньгах, конечно). Но это была уже работа. Первая работа. Все было. Таскал ящики с приборами (без тяжелой физической…), изредка паял (…и умственной нагрузки!). Доверяли. Сидел на морозе в продуваемой насквозь дощатой будочке, крутил ручки и нажимал кнопки на приборах по указанию инженеров. И был очень доволен. Хотя, честно говоря, конечно, не совсем.

Через год удалось перевестись в ракетное конструкторское бюро Сергея Павловича Королева.

И вот с этого, 1947 года начался для меня тот путь, началась та дорога, которая стала содержанием, целью всей жизни. Работал техником, но потом удалось поступить в институт. Защитил диплом, стал инженером…

Космос… Космическое пространство. Вселенная. Бесконечная… Безграничная… Что может одолеть тебя?! Наверное, только мысль. Человеческая мысль. Полет ее беспределен. Быть может, поэтому мысль как средство и космическое пространство как среда его применения и нашли друг друга?

Познать непознанное… Мириадная россыпь звездных миров. Тысячи, миллионы световых лет, отделяющих Землю, — единственную колыбель разума в Солнечной системе, возможно, единственную в великом множестве подобных систем во Вселенной. Издревле люди изучали природу, пытались узнать ее законы. Окружающий мир казался им пугающим и таинственным. Но век сменялся веком. Человечество продвигалось вперед по дороге познания…

И вот наступил бурный, богатый открытиями XX век. Не в мечтах философов, не в мыслях писателей-фантастов — на чертежных досках конструкторов, на станках рабочих, в лабораториях испытателей рождалось то, чему суждено было открыть новую эру познания. Эру освоения космоса. Не теоретически, нет. Практически. А они, эти люди, и не думали об эпохальности, историчности их работы.

Наступил 1957 год. Как-то в конце рабочего дня ко мне подошел один из ведущих инженеров нашего конструкторского бюро и начал, словно бы невзначай, разговор о том, что интересно, конечно, работать в конструкторском отделе, быть ближе к производству тоже не плохо, а участвовать в создании нового, совсем нового — просто великолепно. Но вскоре я стал подозревать, что разговор этот ведется в весьма определенном направлении и что «огонь» сосредоточен издалека, но по хорошо видимым целям. И действительно, спустя еще несколько минут он выложил главное.

— Слушай, давай работать вместе!

— Над чем работать? Кем?

В конце концов выяснилось, что товарища назначают ведущим конструктором первого спутника, разработка которого уже шла в нашем конструкторском бюро, мне же он предлагал быть его заместителем. Ну конечно, если я согласен и Главный конструктор эту идею поддержит.