Санин ставил чайник, соображал бутерброды: резал хлеб, колбасу. Кира то появлялась на кухне, то опять уходила в комнату. Она приносила чашки, вытряхивала из блюдец окурки, несмотря на возражения Николая, помыла посуду.
Вернувшись, Санин не узнал свою комнату. Беспорядка как не бывало. Кира даже успела протереть пыль.
— Ну, ты вообще… — восхищенно проговорил он.
Потом они пили чай с рижским бальзамом и слушали Поля Мориа. Потом Кира предложила ему погадать и его ладонь задержалась в ее руках немного дольше, чем это было необходимо…
Пока Кира приводила себя в порядок, Санин пошел разогревать чайник.
— Ты чай или, может быть, кофе? — спросил он.
— Лучше чай, не люблю я кофе, оно на печенку действует.
«А может быть и правда жениться, — мелькнула у него мысль, — взять и жениться на Кирке. Пора ведь — двадцать семь уже. Девчонка она шустрая, хозяйственная, вон как быстро порядок в комнате навела. Нашел девччонку, — усмехнулся он, — двадцать три года. А жениться теперь, наверное, придется… "
Кира была директором клуба. Жила она на квартире, и изредка Санин бывал у нее. Правда, на поселке болтали, что к ней захаживали многие… Но Николай в это мало верил — о ком и чего только не болтают на поселках? Гораздо больше его смущало другое. Например, то, что кофе для нее был не «он», а «оно», что она не любила больших городов и пределом ее мечтаний на будущее было место директора районного Дома Культуры.
Но сейчас все это как‑то отошло на второй план. Ведь день его «триумфа» и счастливых случайностей подходил к концу, а «на века» так еще ничего и не было сделано. Счастливая же женитьба, как ни крути, способна изменить к лучшему жизнь любого человека.
«Подтянуть общий уровень, — думал он, — дело наживное. И, кроме того, не надо быть княгиней Волконской, чтобы поехать за мужем из деревни в Москву или Ленинград».
Сделав пару маленьких глотков, Кира отставила чашку и сказала: 4
— А я, Коленька, замуж выхожу.
— Как замуж? За кого? — не сразу пришел в себя Николай.
— Очень просто, как люди замуж выходят? За Мишу Васильева.
— Бр — р-р, — опять не понял Санин, — когда? Почему?
— Через месяц, вчера заявление подали. А сейчас, ты извини, я пойду. Мы с ним в кино на девять идем.
— Так что ж ты делаешь‑то, а? С ним в кино, а со мной вот так… Это после заявления‑то? — Ему было стыдно за себя и обидно за Мишку. — Да ведь это же… За меня бы тогда и выходила. — И он заглянул ей в глаза. Там были слезы. Но она пыталась смеяться.
— А что мне с ним? Он все про звезды да про любовь разговоры разговаривает. Что я, восьмиклассница? А тебя я, Коленька, люблю, только замуж за тебя я бы никогда не пошла, потому что не круглая дура. Ведь ты же умный, Коленька, очень умный. Я сама не знаю, как это объяснить, просто чувствую. Слишком мы уж с тобой разные, и потом, не останешься ты здесь, уедешь. Тебе другая жена нужна. Меня бы ты потом стесняться стал.
— В честь чего это?
— Ну, вот ты слова всякие говоришь, они для тебя понятные и простые, а я их вообще первый раз от тебя слышу, как сегодня про закон этой, теранпии, что ли?
— Энтропии‑то? Господи, подумаешь, энтропия. Чего там знать‑то? Ну, мера разупорядоченности, бардак, одним словом.
— Вот — вот, так бы мы с тобой и жили. Тебе энтропия твоя, а мне бардак… Прощаться я к тебе приходила, Коленька. Не приду я больше. И ты тоже. Не надо. И Мише, ради бога, ничего не говори, ладно? Не надо ему про это знать. Я сама что‑нибудь придумаю. Он ведь хороший, добрый…
Оставшись один, Санин еще долго не мог собраться с мыслями.
«Отказалась Кирка… А может быть и правильно? Кто его знает, что там дальше будет? С Мишкой ей спокойнее. Вообще говоря, ее отказ смахивает на то, как пиво сегодня кончилось, когда мне пятерку тратить не захотелось. А разве хотелось мне жениться на ней до сегодняшнего дня? Да и не захотелось бы. Просто уж сегодня все один к одному. Только осадок какой‑то…»
Николай и раньше ловил себя на том, что выход замуж некоторых его знакомых девчонок вызывал у него странное ощущение не то грусти, не то обиды обманувшегося в своих надеждах человека, хотя прекрасно понимал, что, не узнай он об этих свадьбах — ему бы и в голову не пришло самому жениться на ком‑нибудь из них. Объяснение этому Санин видел в нежелании своего «эго» мириться с утратой любой возможности сделать в будущем что‑то, пусть это была бы всего лишь абстрактная возможность.
Около десяти позвонил Паша. Обозвал Санина обормотом, который болтается неизвестно где, когда следует сидеть у телефона и ждать звонка уважаемого человека, чтобы этому уважаемому человеку не приходилось одному таскать пудовые сумки, а потом еще целых два часа дозваниваться до этого самого обормота, дабы напомнить ему, что в следующую субботу он, кровь из носу, должен быть в Москве.