Звёздный егерь

Отдав свой мозг науке, Елена обратила все душевные порывы на Феликса, любовь к нему с каждым днём, с каждым месяцем разгоралась, требуя постоянно видеть и слышать мужа. Это подавляюще действовало на Феликса, угнетало его, но Елена ничего не могла с собой поделать. Она не испытывала уверенности и незыблемости построенного ею очага и, получив приглашение лететь в Тринадцатую гиперкосмическую вместе с мужем, была обрадована. Ей не хотелось отпускать Феликса одного. В этом крылась её ошибка. Не стоило ей лететь, пусть бы Феликс отдохнул от неё. Но разве она его тяготила?

А потом, на форстанции, надо ли было набраться решимости не пустить Аниту и Феликса в тот последний маршрут? Не в её ли власти было остановить роковой ход событий и не допустить такого страшного и необратимого финала? Но как? Не считая резких, но неопасных возмущений психофона планеты да собственных тяжких мыслей, повода возражать против их совместного маршрута не нашлось. И всё-таки, если б она сказала «нет», Феликс и Анита не пошли бы… Пусть бы поняли, что она ревнует, пусть было бы стыдно, но они не пошли бы и остались живы.

Елена Бурцен вырвала из делегатского блокнота листок и быстро написала: «Гиперграмма. Мегера-1. Санкину. Феликс был для меня дороже жизни. Приезжайте. Я расскажу о нем. Елена Бурцен».

Жара ещё стояла основательная, но в атмосфере планеты ощущались какие-то перемены. Синело небо, воздух делался всё жиже, легче. И казалось, именно от этого воздуха редким, пережившим предыдущие сезоны животным и растениям хотелось прорвать оболочку плоти, уже устаревшей и отслужившей своё, и превратиться в нечто новое и совершенное. Как это сделать, они не знали, и потому просто существовали, отдавшись стихии природы. Только родник не переставал увеличиваться в размерах, размывать песчаные берега, заполняя котлован под розовато-голубым навесом мегерианского неба.

Глава 11

Вокруг котлована на сотни километров простиралась бурая пустыня, утыканная пересохшими пучками комочкообразных кустов. Весь этот далёкий, чужой мир лежал под розовато-голубым навесом неба почти без движения, не проявляя никаких признаков жизни. И всё же он жил. Жил напряжённым ожиданием того, что должно было случиться. И тут в прозрачной безоблачной пустоте мотнулась, взорвалась белая молния, словно хлопнула крыльями гигантская птица. Ещё, ещё разрывы. Лавина молний вонзилась в пустыню. И та в ответ стихии как будто блаженно зашевелилась. Начался сезон пробуждения.

Сколько раз, готовясь к командировке, видел изображение планеты в видеозаписи и мысленно рисовал её по отчётам экспедиций. И даже вчера, когда я вглядывался в обзорные экраны форстанции, всё же никак не мог взять в толк, почему эту планету нарекли столь неприятным именем. Причём, я выяснял специально, планету единодушно окрестили Мегерой в Академии астрономии сразу после просмотра записи первого автономного телеблока, опущенного на поверхность планеты. Но уже после выхода из форстанции я с лихвой получил всю недостающую гамму ощущений.

Первый маршрут мы проделали на кэбе — станционном вездеходе. Он представляет собой прямоугольную платформу с четырьмя креслами и корпусом из прозрачного репелона.

Отъехав метров двести, мы остановились.

— Ну как тут с разумом, профессор? — поинтересовался я. Саади озабоченно возился с большим чёрным ящиком, который, как я понял, и был тем самым полевым психоиндикатором. Судя по недовольному бормотанию Абу-Фейсала, прибор отказывался производить задуманную профессором революцию в контактологии.

— Не ладится? — участливо спросил я.

— Не могу взять в толк, Алёша. Если верить показателям детектора, то всё вокруг буквально бурлит от высшей нервной деятельности.

Я посмотрел на шкалу, где примитивный индикатор действительно отплясывал взволнованный танец в интервале «интеллекта», и расхохотался.

— Как понимать ваш смех? — обиделся Саади.