Звёздный наследник

Я задумчиво-печально вздохнул над ней, как над спящим ребенком. Когда я начинал так разговаривать с Лоттой, она забывала обо всем. Когда-то мы не раз воспроизводили подобную мизансцену — там, на Земле, в Центральном мегаполисе, в маленьком кафе, в двух шагах от моего мотеля, где я постоянно снимал номер…

Я вдруг задумался: шутил я или говорил серьезно? Я заглянул в себя, обойдя взглядом развалившегося в ожидании начала застолья Дэнни, и признал, что за последний год не было у меня в жизни ничего — ни приятных встреч, ни ярких событий, ни любви, ни даже настоящей борьбы — ничего абсолютно не было. Дэниел Рочерс жил, как спал, а когда засыпал — как будто умирал, сны мне в последнее время не снились.

Но когда у меня была Лотта, все было иначе: я жил, я помню. И теперь вот она появилась снова, появилась всего несколько минут назад, и…

«Я на тебя гляжу — не нагляжусь, боюсь, что ты исчезнешь, как виденье!» — выдал недюжинное знание моих юношеских поэтических экспериментов Дэнни-дурак и цинично загоготал.

Меня как будто плеткой ударили. Мои стихи! Единственные стихи, которые я не предал огню за бездарность, потому что чем-то они были мне дороги. Не помню чем, но были! И этот дебил смеет!.. Я проклял памятливость своего внутреннего дикаря, а потом раздосадованно заорал:

«Заткнись, придурок!»

«Наливай давай, лирик! Не медли, — не смутился Дэнни. И решил на всякий случай немножко меня стимулировать. — Я тебе за это через часик все твои желания начну исполнять, понял? Ну как, годится?»

«Иди ты…» — деланно-вяло отреагировал я, а сам испугался. Если Дэнни сегодня настроен исполнять мои желания, то этот колдун исполнит — точно. Как загадаешь, так и исполнит. Обязательно. Какие бы они не были. И это чревато. Но…

Я посмотрел на троицу «пузырей», деликатно отнял свою руку у Лотты и решительно сорвал с ближайшей бутылки пробочную жестянку.

И пошло-поехало.

Я с наслаждением впивался зубами в сочный бифштекс и подливал Лотте бренди. Я рассазывал ей что-то смешное, вставал, обходил стол и у всех на глазах целовал ее в губы. Она отмахивалась от меня, а я вливал в глотку неугомонному Дэнни еще стакан и хватал ее за руку и тянул из-за стола — танцевать. Она затихала у меня в руках под медленную слезоточивую мелодию, а я был нежен и внимателен, предупредителен и галантен, остроумен и смешлив.

Я ухаживал за ней так, как по разным идиотским соображениям не позволял себе делать этого год назад, я снова и снова объяснял ей, что такое для мужчины любимая женщина, она хохотала и рвалась из моих объятий, а я не отпускал ее руки из своей и все подливал бренди — ей и себе, себе и ей — и все дальше и дальше уводил за собой в ту страну беспечного, бесшабашного и губительного веселья, которую так хорошо знал Дэнни-дурак.

Лотта пила испуганно, как всегда, но ее страх никак не сказывался на подносимых мною дозах. И поэтому она через некоторое время здорово захмелела и зачирикала, милая птичка, и закачала каштановой челкой — озорно, задорно, сексуально. Так, как это могла делать только она.

Функция моей памяти стала дискретной где-то к концу застолья. Я сужу об этом потому, что совершенно не помню, как я расплачивался с официанткой и как выходил с Лоттой из бара.

Зато помню тот момент, когда Дэнни-дурак начал полностью завоевывать инициативу в противостоянии с респектабельным журналистом Рочерсом.

Когда мы вышли из бара, я оставил Лотту отдыхать в кресле посреди обширного, заставленного пышными незнакомыми растениями холла, а сам по сложной траектории двинулся к четырехрукому и трехглазому администратору — взять ключи от номера.

Администратор стоял за разделительным полированным барьером и мерил меня высокомерным взглядом. И при этом противно цыкал зубом. Я купил у него газеты, принял из липуче-аморфных лап ключи и уже собрался было вернуться к Лотте, как что-то задержало меня.

Я снова посмотрел на наглую физиономию инопланетного холуя. Он, холуй, мне не понравился. Дэнни-дураку — тоже. Я снова облокотился о барьер.

— Послушай, приятель, — сказал я администратору, блуждая строгим пьяным взглядом по пупырчатому жабьему лицу, — почему с нами здесь никто не разговаривает?

Безгубый рот с рыбьим прикусом растянулся в деланно-услужливой улыбке:

— Что?

Болван! Я почувствовал, что начинаю заводиться и поэтому сосредоточился, взял себя в руки и грохнул кулаком по разделительному барьеру:

— Вещи, предметы! Я имею в виду вот что, приятель: почему с нами не разговаривают ваши глупые двери, и зеркала, и вот эта твоя стойка молчит, как будто в рот воды набрала, а?

Бледная жабья рожа озадаченно вытянулась, а потом осуждающе смялась в гармошку.

— Посмею заметить, сэр, что у этой, как вы пожелали выразиться, стойки нет рта, — брезгливо заметил холуй.

— Что? — Я позволил себе стать таким же занудой, как и он. — Как это нет рта, когда она должна разговаривать?

Администратор с брезгливой гримасой снизошел до моей тупости.