Звёздный странник

— Да. Академик Спотыкаев. Своеобразная личность, новичку нелегко привыкнуть к нему. Но я буду с тобой, поддержу. Спотыкаев — милый, обходительный, корректный человек. Это в обычном, как он выражается, суетном настроении. Мой мозг, говорит он, отдыхает, погруженный в житейскую суету. Зато в ином, в рабочем настроении так сказать, в научно-эвристическом… Вот тогда он настоящий Спотыкаев. Рассеян, невнимателен к собеседнику. Может ответить колкостью и даже грубостью. По рассеянности наступит на ногу и не извинится, способен споткнуться на ровном месте. Но главное — в эвристическом настроении он натыкается на удивительные открытия и догадки, переворачивающие обычные представления. В общем, сам увидишь. Через два дня заявимся к тебе. А теперь, извини, тороплюсь. До свидания.

Орион привстал и с невозмутимым видом протянул руку для прощания. Но я пригрозил кулаком. Орион хохотнул и вместе с креслом втянулся в экран, который тотчас погас.

Нет ничего томительнее безделья. Не привык я к отдыху, который прописал мне доктор Руш. Вся жизнь моя была наполнена тренировками, работой, а затем головокружительными приключениями. А сейчас… Весь следующий день купался и загорал. Вечером гулял в парке на крыше санаторного здания. Подошел к малахитово-зеленым перилам и собрался встретить здесь закат, когда услышал сзади голос Веги:

— У нас, Сережа, гости.

Обернулся и рядом с Вегой увидел Таню.

— Ну, здравствуй, скиталец! — подала она мне руку с какой-то странной, просяще несмелой улыбкой.

— Орион выражается точнее: бродяга, — пошутил я. — Да, космический бродяга. Ничего не имею за душой. Даже воспоминаний!

— Воспоминания кое-какие имеются, — поспешила утешить Вега. — Остальные придут позже. А сейчас, извините, оставлю вас. Есть работа. Кстати, Таня покажет тебе город.

К вечеру стало прохладней, и мы с Таней долго ходили по паркам и площадям, по удивительно нешумным улицам города. Шелест движущихся дорожек сливался с шорохом листвы, а редкие гравимашины, похожие на лодки, скользили над деревьями совершенно беззвучно.

Я не нашел ни одного здания, похожего на другое. Словно люди, они отличались своеобразием неповторимой индивидуальностью. В каждом дворце, в каждой набережной запечатлелась личность творца, художника-архитектора. Большинство городских сооружений были красивого изумрудного цвета.

— Жителям полюбился цвет океанской волны, — заметил я.

Это потому, что город почти целиком сделан из затвердевшей морской воды. А ты не знал?

Пока мы шли берегом, бронзовое солнце легло на водный горизонт, и пологие волны лизали его огненный диск. Вечер… Тихий, задумчивый. Мне же рисовалась почему-то иная картина: росистое утро, луг с шалфейными ароматами и жаворонок, повисший в небе серебряным колокольчиком. Почему? Быть может, потому, что рядом видел утренне радостную Таню, слышал ее чистый звонкий голос. «Жаворонок», — подумал я. Вспомнилась Элора с ее низким грудным голосом. До чего они разные! Трагически одинокая Элора с душой загадочной и сложной, как лабиринт. И Таня — ясная и светлая, как солнечный луч. Совсем разные, несмотря на довольно заметное внешнее сходство, которое меня уже больше не смущало.

Вот только глаза… Прощаясь у станции гиперлетов, Таня смотрела на меня пугающе знакомыми ждущими глазами. Потом, ложась спать на веранде, я никак не мог забыть этого взгляда. Долго ворочался, вспоминал солнечную улыбку Тани, ее чистый голос и звонкий смех. Жаворонок…

Академик Спотыкаев оказался не таким уж страшилищем, как его расписывал Орион. Правда, встретившись со мной на веранде, он без всякого приветствия ткнул пальцем и равнодушно, погруженный в свои думы, спросил:

— Этот, что ли?

— Да, — ответил Орион и подмигнул мне: дескать, не робей. И я не робел. Чем-то располагал к себе этот высокий, средних лет человек с гладко зачесанными волосами. Он бегло осмотрел мою подтянутую широкоплечую фигуру, загорелые мускулистые руки и одобрительно отозвался:

— Ничего экземпляр. Подходящ… Первобытный тип, говоришь? С первобытным мышлением? И за это выбросили из царства Диктатора? Так, так…

Словно спохватившись, он взял мою руку, крепко пожал и сказал извиняющимся голосом:

— Спотыкаев. Цефей Спотыкаев. Очень рад. Есть ряд вопросов. Присядем?

Но тут же снова погрузился в себя, стал рассеян и едва не сел мимо кресла.

Задавал он вопросы как-то странно, как мне казалось, без всякой логики, непоследовательно. Досконально выяснял незначительные детали Электронной эпохи, потом нетерпеливо, почти раздражаясь, перебивал, интересовался капсулой, задумчиво слушал рассказ о полетах в несовмещенном времени. Я никак не мог приноровиться к течению его мыслей, к причудливому бегу ассоциаций и чувствовал себя иногда бестолковым.

Неожиданно Спотыкаев вскочил, как будто вспомнив что-то важное. Молча сунул мне руку на прощание и отправился к станции гиперлетов.

— Видел? — спросил Орион, собираясь идти вслед за академиком. — Это ты виноват, задал ему задачку… Ничего. Завтра-послезавтра он окунется в море житейской суеты и станет, как все. И ты его по-настоящему узнаешь. Милейший человек!