Звонкое чудо

Укараулила, углядела Саша, что Козлов подбавляет в мастику какое-то снадобье из пузырька, а пузырек прячет в ящик стола, под замок.

Боялась Саша подступиться к старику с вопросом: суров и неразговорчив мастер, и сразу видно — на нее обиду затаил. А в чем девчонка виновата — куда же ей за куском хлеба идти, как не на фабрику?

Стала Сашуня забираться в живописную чуть свет. Табуретку Козлова тряпочкой трет до блеска; чистую бумагу стелет; если мастеру что потребуется, — первая летит подать. Одним словом, всячески норовит услужить. А Козлов будто ничего не замечает.

Все же когда показался ей Иван Васильевич подобрей, перед самым гудком на шабаш подошла к нему девочка и сказала елико возможно обходительней:

— Иван Васильевич, не сочтите за великий труд, одолжения ради, скажите, что подбавляете к мастике, чтобы она держалась?

Мастер строго посмотрел на девочку, совсем, поди, сдуревшую, коли так легко спрашивает о секрете, но потом вроде разжалобился и ответил:

— А подбавляю я, милая, чуток гусиного крика.

Он сложил кисти и краски в ящик стола, запер его, как обычно, на ключ и отправился домой.

Вот ведь задал мастер девчонке задачу! Где же достать этого самого гусиного крика?

Были у Саши товарки, чуть постарше ее, двенадцати- да тринадцатилетние девчонки. Их Сашуня и спрашивать не стала: они еще на побегушках состояли, а не кистью работали, да если и доверяли им, то самые простые узоры, и ясное дело, без рельефа.

В первое же воскресенье, сделав все, что нужно по дому, отправилась Саша на Агаевскую прудку. Возле всегда паслись гуси управляющего. Гоготала птица, хлопала крыльями, важно к воде спускалась. Валялись на берегу белые перья, другие следы оставались. Какой еще такой крик?

Стала Саша ждать экономки. И дождалась.

— Екатерина Тимофеевна, — говорит, — вы гусей режете. Может, у них там в кишках крик есть? Мне бы его во-от столечко!

И показала самый кончик мизинца.

Экономка решила было, что Саша пришла еще что-нибудь просить за свой похвальный лист. А этот лист давно подчищен и в Покрове свое дело выполнил: дочку управляющего приняли в прогимназию. Так что все расчеты по листу покончены. Но услышала Екатерина Тимофеевна, о чем девочка просит, и ну хохотать. Не смутили ее ясные Сашунины глазки. Да ведь и то сказать: не смущалась она и тогда, когда Сашу и других фабричных ребят заставляла полоть огород и убирать сад управляющего и ни копейки им не платила.

— Ладно, — милостиво согласилась она. — Скажу дворнику. Пусть, когда станет резать гусей, хорошенько поищет у них в кишках крик.

День ждала Саша, два ждала, а на третий поняла, что ничего-то ей от экономки не дождаться. И решилась она с горя-то на отчаянный поступок. Выхода другого не нашлось, хоть ты режь, — все равно не сегодня-завтра с позором снимут ее с французского рисунка. Дали, мол, тебе хорошее место, а коли ты не смогла на нем удержаться — твоя вина, твой и ответ.

Пришла девчонка утром в живописную ни свет ни заря. Кругом ни души. Подлезла под стол, за которым сидел Козлов, и, благо сама маленькая да худенькая, просунула ручонку в ящик с кистями и красками. Вытащила пузырек, — из него Иван Васильевич капал в мастику. Трясясь от страха, отлила несколько капель «гусиного крика» и снова протиснула бутылочку в ящик.

Целый день Саша сидела ни жива ни мертва: а вдруг да Козлов заметит? Но все обошлось. Осмелела Саша и прибавила каплю секретного снадобья в мастику. Вот чудо: стала та ложиться ровно. А когда вернулись чашки из муфлей — ни на одной, сколько ногтем ни ковыряй, даже шелушинки не отлетело.

Прытко бежала Саша в тот день, ног под собой не чуяла. И сразу к старшему брату, слесарю Петрухе.

— Глянь-ко, Петя. Вот гусиного крику я раздобылась. А где б поболе достать?

Взял брат «гусиный крик», посмотрел, меж пальцев потер, понюхал, на язык попробовал и заверил:

— Достану. В Орехово завтра поеду, к вечеру жди меня. И что ж ты думаешь — с четушку привез сестренке этого снадобья.

Саша на шею ему бросилась.

— Ты у меня братец — чудодей. Не выгонят меня теперь. И ну допытываться: — Откуда, скажи-ка на милость, в Орехове столь гусей, чтобы целую склянку крику набрать?

А брат поглядел на нее жалостливо, по голове погладил.

— Глупенькая! — говорит. — Никакой это не гусиный крик, а просто-напросто глицерин. Мастику он собирает, вот она и не плывет. Посмеялись над тобой люди.

Так то разве люди смеялись? Люди-то друг дружке всегда руку подадут. А это жадным-жаднехонькие стяжатели. Тьфу на них!

Бешеная Липаша

о всем фабричном поселке, пожалуй, от силы две самые древние старухи, повирухи, вспомнят о бешеной Липаше. Да и они, коль не прибавят, так расскажут только про то, что произошло у них на виду да осталось на слуху. А рассказывать надо: пусть люди узнают про старое время, про невольный наш девичий позор да про бабье лихо.