Звоночек 3.(СИ)

Я стоял потрясённый, пока меня не подхватили на руки не стали подбрасывать вверх, к небу, куда мне так отчаянно вдруг захотелось, но бренное тело не пускало, тянуло всякий раз вниз. Люди вокруг, совсем обычные, в форме и обычной гражданской одежде, радовались и смеялись. Ведь они видели только то, как товарищ Любимов вошёл в окоп, выложенный из обычных серых дерюжных мешков, помахал для разминки руками, а потом, зачем-то, ещё и мечом, взялся за молот. Судья, решив, что я готов, махнул флажком и с противоположного конца поля на меня пополз, коптя убитым движком, старый двухбашенный Т-26 ещё ленинградского выпуска, взятый, наверное из училища. А потом был бросок и чугунное ядро, ударив в стык крыши корпуса и лобового листа, раскололось, наилучшим способом продемонстрировав свою, без обмана, монолитность и полноту. Мехвод, испугавшись грохота, дёрнулся и танк заглох на рубеже 78 метров. Рекорд Союза, а может и всего мира.

- Да отпустите же его! Смотрите, укачали, на ногах еле стоит, - едва ощутив себя в вертикальном положении я обвёл окружающих мутным взглядом и каким-то шестым чувством скорее угадал, нежели увидел, что говорил Киров. - Молодец Любимов! Знай наших!! Давай, соберись, народ слова твоего ждёт. Дай жару, чтоб буржуев до коликов пробрало!

- Что-то мне не хорошо, - промямлил я еле ворочая языком.

- Ладно, сам скажу, за мной не заржавеет, - легко согласился Сергей Миронович, - Э, э, дорогой, что-то ты заваливаешься. Не спи! Машину скорее, видите, устал человек!

До беговой дорожки, на которой остановился "Тур", я дошёл самостоятельно, упрямо повторяя про себя имя "Пересвет" в такт шагам. Нельзя свалиться, нельзя дать никакого повода наблюдающим за всем действом для малейших домыслов. Залез в салон лимузина, упал на сиденье и уже где-то далеко-далеко услышал сказанное Кировым тихо, только для меня.

- Ну, спасибо тебе, брат, проси теперь чего хочешь.

- Костина, рабочего с ЗИЛа, в комсомоле надо восстановить. Ванька его зовут... - брякнул я первое, что пришло в голову, и отключился.

Большие маневры.

Эпизод 1.

Полина отчасти оказалась права. Пройдя "медные трубы", как показали последующие события, я уже мог не опасаться пересудов и нападок, но это не спасло меня от резкого изменения служебного положения. Так уж получилось, что, после того, как накачавшись "допингом" и накрутив себя морально, я совершил свой эпохальный бросок, отчего немцы даже попытались исключить метание молота из программы Олимпийских игр, я почувствовал резкое снижение жизненного тонуса. Попросту огромное перенапряжение сил не могло не сказаться на общем состоянии. Первые дни я вообще провёл в полусне-полубреду. Моё непосредственное начальство, отметив, что 22 июня на стадионе "Динамо" товарищ Любимов был несколько "не в себе", в приказном порядке отправило меня, вместе с семьёй, в месячный отпуск под присмотр врачей, заботливо изолировав от внешнего мира. Ни о каком санатории речи уже не шло, персональная дача в Крыму и её обслуга, которой было строжайше приказано не передавать мне никаких писем, газет, вообще никакой информации о внешнем мире. Только отдых и покой, ничего более.

После отбывания столь своеобразного ареста, восстановившись, я попал, если можно так выразиться, переиначив известную поговорку, с бала на корабль. Меня вызвали на парткомиссию при ЦК. То, чего я с тревогой ожидал почти год, наконец свершилось. Мне представлялось, что собрав и проанализировав результаты моей деятельности в свете политики партии, меня там будут просто линчевать, но всё оказалось гораздо прозаичнее и больше напоминало обычный экзамен, разве что билеты тянуть не предлагали. Группа товарищей, с абсолютно ничего не говорящими в свете моего послезнания фамилиями, зато под председательством самого Мехлиса, засыпала меня вопросами по теории коммунизма, истории партии, "житиям" и трудам ведущих теоретиков и практиков марксизма, очень быстро выявив, что я в этой области полный ноль. Мехлис, пожурив меня, занял совершенно неожиданную позицию, предложив мне месяц на устранение пробелов в знаниях.

- Товарищ комиссар, - ответил я искренне, - боюсь, что ни за месяц, ни за год, а скорее, вообще никогда, я не смогу постичь в полной мере всю гениальность теории марксизма. Просто потому, что у меня всегда найдутся более важные и первостепенные дела в практической сфере, а на остальное времени просто не останется.