Звонок мертвецу

Смайли припомнился один эпизод из короткого периода их общения — вроде бы один из многих, но он наиболее сильно раскрывал Феннана.

По существу ведь тогдашнюю их беседу можно назвать таковой лишь условно. Смайли лишь изредка задавал вопросы, говорил же в основном Феннан, красноречиво, быстро, уверенно: «Пик популярности коммунистов пришелся на тот день, — вспоминал он, — когда пришли шахтеры. Ну, вы, возможно, тоже помните, горняки из Ронты, и товарищам мнилось, что это спустился с гор сам воплощенный дух Свободы. Это был марш голодных. А членам группы у нас на факультете и в голову не приходило, что те люди действительно могут быть голодными, мне же вот пришло. Мы наняли грузовик, девушки натушили мяса с овощами, тонны такого непритязательного блюда. Мясо закупили на базаре у одного сочувствующего мясника, купили задешево. Мы поехали на своем грузовике навстречу марширующим. Они поели тушеного мяса и пошли дальше. Знаете, мы им не понравились, они нам не верили. — Он усмехнулся. — Они были такие низкорослые, такие худенькие — это я запомнил лучше всего, — маленькие и чумазые, прямо эльфы. Мы все надеялись, что они что-нибудь такое запоют — что ж, они запели. Но только не для нас — для себя. Вот так я впервые повстречался с жителями Уэльса. Эта встреча помогла мне понять лучше мой собственный народ — я ведь еврей, вам ведь это известно?»

Смайли кивнул тогда утвердительно: да, мол, известно.

«Они тогда не представляли, что им делать дальше после того, как голодный марш прошел мимо. Что делать дальше, когда мечта уже сбылась? Они поняли наконец, почему компартия недолюбливает интеллектуалов. Я думаю, мне кажется, они осознали всю дешевизну, весь фарс своего поведения и им стало стыдно. Стыдно за то, что они спят на чистых простынях, в удобных комнатах, что животы у них набиты доброкачественной пищей, стыдно за свои умные эссе и горячие споры, с массой всяких умных слов и терминов. Стыдно за свои таланты, за свое остроумие. Они часто толковали о том, как Кир Харди научился скорописи, рисуя кусочком мела на стене угольного забоя, знаете? Представьте, им было стыдно, что у них-то есть бумага и карандаши. Но ведь выбросить бумагу и карандаши тоже не дело, не правда ли? Вот это-то я и понял тогда. И вышел из рядов компартии, наверное, тоже поэтому».

Смайли вспомнилось еще, как он хотел расспросить тогда Феннана поподробнее о том, что же он сам чувствовал при встрече с шахтерами, но Феннан уже продолжил свой монолог, подробнейшим образом рассказывая о причинах и обстоятельствах своих поступков: «Я решил тогда, что мне вовсе не по пути с коммунистами такой формации. Они были не мужчинами, а детьми, мечтавшими о кострах Свободы, о том, что именно они «построят новый мир» для всех остальных, хотят они этого или нет, — один, общий, для всех. Они то отправлялись через Бискайский залив на «белых конях» освободителей, то с детским великодушием покупали пиво для голодающих эльфов из Уэльса. У этих детей не было сил противостоять магическому сиянию коммунистического солнца на Востоке, и они покорно поворачивали туда свои взъерошенные головы. Они любили друг друга и думали, что любят человечество, они враждовали друг с другом и считали, что бросают вызов всему миру.

Очень скоро я научился принимать их такими, какими они были на самом деле: смешными и трогательными. Лучше бы уж они вязали носки солдатам. Глубокая пропасть, лежавшая между их мечтой и реальностью, заставила меня повнимательнее приглядеться и к той, и к другой. Обратив всю свою энергию на чтение философской и исторической литературы, я обнаружил, к своему удивлению, что марксизм с его чистой интеллектуальной схоластикой может даже доставлять мне удовольствие и умиротворять. Я любовался его интеллектуальной безжалостностью, удивлялся бесстрашию этого учения, его академической перестановке традиционных ценностей с ног на голову. Так что именно это, а не членство в партии в конечном счете придавало мне силы в моем одиночестве в этом мире. Философия, требовавшая от адептов полного самопожертвования во имя осуществления недостижимой цели, — вот что и вдохновляло, и унижало меня… Ну, а когда со временем я наконец обрел успех, процветание и свое место в жизни, то не без сожаления отвернулся от этого сокровища, которое уже перерос и с которым вынужден был расстаться там, в Оксфорде, вместе с днями своей юности».

«Да-а, достаточно убедительно он все это рассказывал, — подумал Смайли. — Но было, было что-то еще такое, что он не решился выложить. Что-то очень важное… Н-да…»

Смайли упрекнул себя за то, что слишком далеко увело его воображение, и поток размышлений послушно повернул к более близким событиям: «Есть ли хоть какие-то свидетельства связи между происшествием на Байуотер-стрит и смертью Феннана? — задал он себе вопрос. — Ничто, кроме того, что они произошли друг за другом, не говорит о том, что это звенья одной цепи».