Звонок на рассвете

У себя в парадном из обожженного детьми ящика для корреспонденции Иван Лукич извлек вечернюю газету, поднялся поспешно в свою берлогу, аккуратно, на «плечиках», повесил в стенной шкаф немецкий пиджак и японский макинтош, вздернул на специальном креплении брюки за штанины и туда же их — в шкаф. Изнемогая от нетерпения, все же не кинулся шарить в газете происшествия. «Я хоть и русского происхождения человек, — комментировал эти свои движения Почечуев, — не германец дотошный, а порядок соблюдаю неуклонно. Цифирь приучила...» В конце концов влез Почечуев в тапочки и, пройдя на кухню, захлопотал над чаем.

Поставив перед собой на столе едва заметно дымящийся коричнево-красный напиток, развернул газету. И неожиданно повезло! Шикарное происшествие дали: «Рабочие ремстроя при разборке здания, подлежащего сносу, обнаружили в кирпичной стене клад: глиняный кувшинчик с золотыми царскими пятерками и десятками. Кубышка была замурована в последние предреволюционные дни, так как вместе с кувшином в стене найдена газета «Копейка» от 2 января 1917 года».

Вот какое славное происшествие подвернулось Почечуеву. И тут Иван Лукич сперва мягко, вкрадчиво, а потом дерзко, с вызовом, скользнул взглядом по заветной стене!

Почему не здесь, не у него в квартире кубышка обнаружилась? Вернее — почему бы и не у него? Такая нестандартная, неуклюжая, можно сказать, нелепая стена имеется в наличии... По форме своей утюг напоминающая.

Не утерпел Почечуев, в кладовочку ринулся. Извлек инструмент: зубильце, шлямбур, молоток и даже кувалдочку. Обвязал себя ветхим, еще Маниным, передником, отодвинул тахту от стены, газеты на полу настелил для порядку — принялся за дело.

Прежде долбил он преимущественно возле утолщения. Отверстия были разбрызганы по всей стене, но гуще — у основания «утюга». Теперь же, поразмыслив, выбрал он нечто среднее, отступив метра полтора вправо от прежних скважин.

Сегодня он работал исступленно. Торопился, попадал молотком по рукам, ссадины уже местами кровоточили. Штукатурка вместе с куском обоев отпала в первые же минуты, обнажив красный, с малиновым закалом, звонкий кирпич. Почечуеву страстно хотелось внутрь стены пробраться. Хотелось, чтобы зубило наконец-то мягко ввалилось, в пустоту, Он физически ощущал близость этой пустоты. Он весь зазвенел от напряжения! 

Вот-вот кирпичи, среди которых он пробивался к заветной цели, по-человечески вздохнут или охнут, стена расступится, и рука Почечуева ощутит невероятную новизну. Недавняя встреча с женщиной в кинотеатре как бы омолодила его, потому и работалось вдохновенно, сладостно. Люди, не занятые в быту физическим трудом, иногда искренне, в охотку, с жадностью разминают свое тело, с упоением и дикими отрывистыми звуками. Почечуев увлекся. Два часа пролетели, как единый вздох. Напрасно Кукарелов отбивал у себя на четвертом этаже отвлекающую чечетку — Иван Лукич ничего, кроме биения своего сердца, не слышал.

И тут что-то случилось... Внутри Почечуева. Боль вспыхнула одновременно в голове и где-то в пояснице, скорей всего — в позвоночнике. Из глаз искры посыпались, а все тело от боли враз обмякло, как бы сварилось, и — тошнота. Откинулся Иван Лукич на тахту, благо тут же, за спиной, она была; простерся вверх грудью, лицом повернулся к свету окна. Довольно удачно откинулся. Даже маленькая подушечка «думка», Маней расшитая, под голову подвернулась.

Лежит Почечуев, лишний раз вздохнуть боится, чтобы страдания физические не дразнить, не вызывать из глубины, в которую окунулся. А в голове хоть и звон от удара, но мысли из нее не разлетелись, присутствуют, и вопрос такой копошится: «С чего бы это... звездануло по мозгам так? И в поясницу... А ну как желвак действовать начал?! Вот и доигрался, Ванюшка...» — назвал он себя почему-то стародавним, детским именем. Страх перед болью сковал Ивана Лукича цепче, чем сама боль. А боль, та, первая, взрывная, остыла, как бы рассосалась. Взамен нее тяжесть — глухая, мутная — обволокла. Постепенно Почечуев с положением свыкся. Приспосабливаться начал. Если можно приспособиться к смерти...

Небо в окне опять захламилось дождевыми тучами, да и вечер вплотную приблизился. В комнате заметно потемнело.

«Забыл занавеску задернуть... А двери на запор защелкнул или нет? И газ на кухне? Крантик под чайником вывернул? — подумал и удивился, что такая мелочь в голову лезет на смертном одре. — Людей звать пора. На помощь. Хоть бы Кукарелова. Только как позвать? «Караул» крикнуть? Пожалуй, слишком... Это уж когда совсем убивают...»

Почечуев решил — осторожно, самую малость, хотя бы на миллиметр для начала — привстать. Тело не повиновалось. Вдобавок проснулась уже знакомая боль — в спине и одновременно в животе.

«Неужели... капут?» — почему-то немецкое, военной поры словечко вспыхнуло.

— Помогите... — отважился крикнуть Иван Лукич. Но получилось невыразительно, едва слышно получилось. Почечуев, пожалуй, и погромче смог бы, да боялся дополнительный вред себе причинить.