Звоны Второго Иерусалима

У него там имелась небольшая библиотечка.

— Можешь брать любую, — сказал Василий, показывая на корешки книг стоящих в три ряда на самодельной настенной полочке. Он молвил это так, вроде приглашал меня в роскошный ресторан.

Я приблизил руку к книгам, и потрогал корешки. Когда-то они составляли мою жизнь. Теперь, когда я сжег все свои рукописи, которые написал за десять лет. Мне уже не хотелось к ним прикасаться. Но своим отказом я мог его обидеть. Короче, я вытащил одну книгу. Это был "Кобзарь"…

— Давно не читал, — объяснил я решение своего выбора. — Почитаю…

— Она в твоем распоряжении, — сказал Василий. — Когда захочешь почитать, можешь заходить всегда. Не стесняйся. Здесь тебе никто не будет мешать.

В это время в дверь сильно ударили. Возможно, ногою! И, тут же, послышались какие-то пьяные голоса. Я не сильно удивился этому. Мой интеллигентный вид и хорошая одежда, независимое поведение много кого раздражали. Все, что я говорил здесь, приводило некоторых, мягко сказать, в настоящее недоумение. Поэтому не удивительно, что некоторые жильцы этого мрачного заведения, приняв на грудь, то есть, обожравшись водкою, решили тут же поквитаться со мной.

— Открывай! — вопили они, — а не то, дверь вынесем!

— Это Славик. А с ним Толян, — сказал Василий. — Ты не лезь, — попросил меня Василий. — Я сам с ними поговорю! — Он сам решил меня защищать.

Потом стоял перед дверью, и разминал в локтях свои руки. Он крутил ими в суставах, как пропеллерами. Для пущей свирепости он сдвинул к переносице свои брови. Было видно, что он сильно волнуется. Потом он резко вышиб ногою дверь и, паки лев, свирепо бросился на нападавших. Между ними завязалась какая-то возня. Слышно было: они сопят носами, как порванные кузнечные меха. Потом все резко стихло. Было только слышно: они стали мирятся.

— Все, — сказал Василий, заходя в свою келью, — больше они тебя не тронут. Я с ними здесь поговорил.

Это все было похоже на спланированную комедию. Здесь я отчетливо понял, что и дня больше не останусь здесь. "Монахом — мне не быть. Это ясно. Так зачем же мне здесь оставаться? — Вопрошал я сам у себя, и тут же размышлял: — Я, скорее всего, странствующий философ, который плывет по реке жизни, руководствуясь только благочестивыми поступками, для совершения которых воспитывал себя, как личность. Мне бы книжки писать, а не драться здесь с разными подонками; жить среди этих бомжей…"

«— А эти горы бутылок, которые постоянно остаются от монахов? — Мысленно задаю я себе вопрос. — И это не только бутылки из-под "Кагора", — говорит моя душа. — Возле их келий, вечно болтаются какие-то женщины. Рядом с нами живет какая-то бабка… Кто это? Только паломница? Выглядит все это очень подозрительно для меня. Я точно знаю, что любая женщина четко улавливает и тянется туда, где есть деньги и власть. Женщина, как индикатор. Она может добавить к этому еще и блуд. Впрочем, я со свечкой там не хожу. Это Бог все видит. Я же, просто, размышляю, получая какую-то информацию от глаз и ушей».

Вообще, Лавра превратилась в моем понимании больше в какой-то политический клуб. Монахи мне кажутся иногда переодетыми в рясы российскими эфэсбэшниками. Они как-то четко улавливают в нашей политике, когда надо изобразить активность. Вокруг Лавры тогда все столбы пестрят какими-то жесткими воззваниями. Мне не хочется, чтоб монахи занимались политикой. Как эти. «Уеду, — думаю, — куда-нибудь, буду зарабатывать деньги. Работать» Решение казалось мне очень правильным. И главное — вовремя. В разгаре была весна. В это время рабочие руки идут нарасхват, как горячие пирожки…

На следующее утро я подхожу к послушнику Геннадию.

— Мне нужно ехать, — сказал я. — Я должен зарабатывать себе деньги. Эта работа не по мне.

— Куда ж ты поедешь, если не секрет? — Спросил послушник.

— В Россию, — сказал я.

— Я б хотел, чтоб ты еще остался на некоторое время, до Пасхи. Мне очень надо рабочие руки. А ты умеешь работать, — похвалил меня послушник.

— Не могу, — сказал я, а еще добавил: — Я уже выздоровел: и душой, и телом. В Лавре — чудесная аура.

— Не говори так. Это нехорошее слово. — Перебил он меня. — Так могут сказать только сектанты. — И начал откровенничать со мною: — Я сам был когда-то бандитом и употреблял наркотики… А вот пришел сюда, — и на меня тоже снизошла благодать Божия. — Он старался расположить меня к себе. Потом снова просил, чтоб я остался: — Повремени пока с отъездом. Поработаешь… Здесь тебя никто не тронет. — Заверял меня послушник.

— Не могу, — настоятельно, говорил я,

— Ладно, — сказал он. — Документы заберешь в послушника Евгения.