Звучит повсюду голос мой

Как ни был зол Гаджи Асад, он понимал, что нельзя портить отношения с таким человеком, как Махмуд-ага, к тому же он сам очень устал и переволновался. Не скрывая своей ненависти к молодым людям, он заявил, что ни на мгновение больше не останется в этом "гнезде дьявола":

- Не нужно его перевязывать, Махмуд-ага, дома перевяжут, найдется кому им заняться...

Тарлан хотел поскорее оставить дом Рза-бека, в котором ему нанесли несмываемое оскорбление. Он спешил уйти от друзей, избавить их от звуков грубой брани. Прихрамывая, он первым вышел за дверь. Гаджи Асад за ним следом.

В комнате наступило тяжелое молчание. От недавнего праздничного веселья не осталось и следа, глубокая печаль легла на лицо Махмуда-аги:

- Даже не могу себе представить, как мы завтра сможем приступить к намеченным делам... Какой страшный садизм, какая темнота нравов! Кто и когда сможет разубедить подобных людей в их неправоте и заблуждениях?

ЦАРИЦА ФЕЙ

Поэт не мог забыть Сону... Шли дни, дни складывались в недели, недели в месяцы... Поэт не мог забыть Сону. Облик прекрасной молодой женщины волновал его сердце, мечты о ней не оставляли его ни на минуту. Он думал о ней не только во время меджлисов в доме Махмуда-аги, но и у себя в доме, в мечети, в гостях и даже во сне... Поэт не мог забыть Сону... За это время он подружился с Махмудом-агой. На музыкальных и поэтических вечерах он уже без стеснения читал сочиненные им стихи, газели о музыке, о красоте, выслушивал слова одобрения и хвалы... Но с Соной за это время ему не удалось перекинуться ни одним словом. Он так и не знал, слышала ли девушка его газели? Знает ли, что стихи эти пишутся именно для нее, что любовь к ней родила в нем эти стихи. Знает ли Сона, что когда Сеид смотрит на луну в полнолуние, то видит Сону, когда вдыхает аромат цветов, ему чудится мускусный запах ее тела, когда он прижал к лицу пучок рейхана, только что сорванного в саду, он подумал, что так пахнут волосы Соны. При виде кипарисов, высящихся по берегам Зогалавай, перед взором оживает стан Соны... "Ай, Сона... Сона", - шепчущие губы читают новые и новые газели.

Поэт не мог забыть Сону... Он знал, что ни мать, ни родня, ни окружение его не согласятся с любовью к Соне, с женитьбой на ней... Чанги! Одно слово - страшное клеймо, хуже холеры и чумы... Сона была чанги. Она никогда не сможет быть ничьей женой, матерью. Никто не согласится ввести ее в свой дом, назвать ее своей невесткой. Сона - чанги. Веселые приветливые молодые люди могут восхищаться ею, но никто не скажет о ней: "Моя жена". Пылкие молодцы умирали от любви к Соне, но ни одному из них не приходило в голову жениться на ней. Они не могли громко произнести ее имя нигде, кроме дома Махмуда-аги. Они так же, как и все, называли ее "чанги" в присутствии своих родных и знакомых. Они даже боялись показать, что знают о ее существовании, а не то что знакомы. Чанги... Женщины вспоминали ее имя не иначе как с проклятиями. Поэт все это знал, но не мог забыть Сону...

Когда стемнело, он направился в сторону, где жили пришлые, в квартал Чужаков. Его терпению пришел конец. Он должен был увидеться с Соной наедине, открыть ей свое сердце. Потом будь что будет... О последствиях он даже не думал.

Сегодняшняя проповедь Моллы Курбангулу не выходила у него из головы. Боясь Махмуда-агу, Молла Курбангулу, не называя его имени, все-таки говорил о сборищах в некоем доме, посещаемых молодыми людьми из уважаемых родов, где они наблюдают за "дьявольским делом", так он намекнул на танцы чанги. Молла требовал изгнать из города беду, которая сбивает с пути праведного молодежь. Молла Курбангулу грозил карой небесной любителям вина, музыки, танцев чанги. Муками ада страшил он тех, кто забыл о мечети, удаляется с пути, предначертанного аллахом.

Поэт в душе вел спор с Моллой Курбангулу: "Почему красота, радующая глаз, должна считаться дьявольским ухищрением? Почему аллах предназначил созданным им самим людям только мучения и труд на этом свете, а райские кущи после смерти, и реки молока, меда и вина тоже после смерти? И райские гурии, готовые дарить ласки избранным и все же остающиеся девственными, тоже на том свете... Неужели такие прекрасные люди, как художник, как Сона, как ценитель искусства Махмуд-ага, предстанут перед страшным судом и отправятся гореть в аду, а люди с черными сердцами, подобные Гаджи Асаду, Молле Курбангулу, отправятся в рай? Где же, в таком случае, справедливость - одна из основ религии? В чем грех певца, исполняющего газели Физули, призывающие человека к чистоте помыслов, дружбе, счастью? За какую вину все проклинают Сону, дарящую радость и вселяющую любовь в сердца?"

Сомнения раздирали душу поэта, а любовь вела его темными улицами к дому, где он мог ее увидеть. Предвкушение чуда, которое дарит его взору красота девушки, несло его на крыльях.