Звуки, которых мы не слышим [= Звуковая машина; Звук дерева; Ультразвуковая машина; Крик дерева]

С того самого момента, как он начал выдёргивать стебель, и до того момента, как сорвал цветок, он слышал, он отчётливо слышал в наушниках слабый писк, удивительно непохожий на писк живого существа. Он проделал то же самое ещё с одной маргариткой. И снова он услышал такой же писк, но теперь он уже не был уверен, что этот звук был выражением боли. Нет, это была не боль, это было удивление. Удивление ли? Это не было похоже на выражение каких-либо знакомых человеку эмоций. Это был какой-то неопределённый, неживой звук, одиночной и бесстрастный, не выражавший абсолютно ничего. Так же, как и крик роз. Нет, он был неправ, называя это криком боли. Вероятно, цветок не ощущает боли. Он испытывает что-то ещё, о чём мы не знаем.

Он выпрямился и снял наушники. Темнело. В окнах домов мерцали огоньки. Он осторожно приподнял чёрный ящик, отнёс его в сарай и поставил на прежнее место. Затем вышел, запер дверь и направился к дому.

На следующее утро Клаузнер встал на рассвете. Он оделся и прошёл прямо в сарай. Взял прибор и, обеими руками прижимая его к груди, вынес из сарая. Нести было очень тяжело. Он прошёл мимо дома, вышел через переднюю калитку и, перейдя дорогу, вошёл в парк. В парке он остановился и, оглядевшись вокруг, пошёл дальше, пока, наконец, не дошёл до большого дерева — это была берёза; он поставил прибор на землю, рядом со стволом. После этого он снова пошёл домой, достал из подвала, где он держал уголь, топор и принёс его в парк. Положил топор на землю рядом с деревом. Снова огляделся. Его близорукие глаза нервно мигали. Ни души. Было шесть утра.

Он надел наушники и включил прибор. С минуту он прислушивался к уже знакомому, едва уловимому жужжанию, затем поднял топор, встал, широко расставив ноги, и со всего размаху вонзил топор в ствол дерева у самого основания — лезвие глубоко вошло в древесину.

В момент удара он услышал в наушниках совершенно необычный шум. Это был новый звук, непохожий на все остальные, которые ему приходилось слышать, резкий, немелодичный громкий звук, жалобный, низкий, стонущий, не короткий вскрик, как у розы, а продолжительный, как рыдание, длившийся, наверно, целую минуту, особенно громким он был в тот момент, когда топор ударил по стволу, затем становился всё тише, тише, тише, пока совсем не замер.

Клаузнер в ужасе смотрел на то место, где лезвие топора вонзилось в плоть дерева; он бережно вытащил топор и бросил его на землю. Слегка потрогал свежую рану, оставленную в ствола топором, провёл кончиками пальцев по её краям, попытался стянуть их и закрыть рану, бормоча при этом: «Дерево… милое дерево… прости меня… я так виноват… но это заживёт… это скоро совсем заживёт».

Некоторое время он стоял, обхватив руками толстый ствол; внезапно он повернулся и побежал к выходу из парка, пересёк дорогу и через переднюю калитку вбежал в свой дом. Он направился прямо к телефону, полистал справочную книгу, набрал нужный номер и стал ждать. Он судорожно сжимал в руке трубку, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Наконец, раздался гудок, затем щёлканье снимаемой трубки, и сонный мужской голос произнёс:

— Алло! Я слушаю.

— Доктор Скотт? — спросил Клаузнер.

— Да. Кто это?

— Доктор Скотт, вы должны немедленно приехать, только, пожалуйста, побыстрее.

— Кто это говорит?

— Это Клаузнер. Помните, вчера вечером я рассказывал вам о своём опыте со звуком и о том, что я хочу услышать…

— Да-да, конечно. Но что случилось? Вы не больны?

— Нет, я не болен, но…

— Вы звоните мне в такую рань — в половине седьмого — и после этого утверждаете, что не больны?

— Ну, пожалуйста, Доктор, приезжайте. Быстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь слышал это. Это невероятно! Я не верю своим ушам!

Доктор почувствовал в его голосе отчаяние, почти истерику — так обычно говорили по телефону люди, у которых произошло несчастье. Он спросил:

— Вы действительно хотите, чтобы я поднялся с постели и приехал именно сейчас?

— Да, сейчас. И, пожалуйста, как можно скорее.

— Хорошо, в таком случае я приеду.