Звуки музыки

Я долго обнимала его, прижав к себе, выигрывая время, чтобы взять себя в руки. Мое сердце почти остановилось от испуга из-за той потрясающей перемены, которая произошла с ним за две короткие недели. Впалые щеки, глубоко ввалившиеся глаза с тенями вокруг, посиневшие губы — его дорогое лицо было почти неузнаваемым, а сам он стал худой, как скелет. В голове у меня возникла ужасная мысль: может быть, не все было так просто, как казалось из писем.

Но Георг теперь был совершенно счастлив.

— Слава Богу, ты здесь! Теперь видишь, что должна как можно скорее забрать меня отсюда. Давай поедем прямо домой.

Идя навстречу его желанию, я взяла телефон на его ночном столике, позвонила лечащему врачу, и спросила, когда мне можно забрать Георга домой.

К моему изумлению, ответ был таким: «В любое время, завтра или послезавтра». Он попросил меня зайти этим вечером к нему в кабинет. Он хотел поговорить со мной.

Это снова успокоило меня. Конечно, не может быть так все плохо, если он разрешил такую длинную поездку, триста тридцать миль. Как только мы будем дома, на нашем холме, чистый воздух и весеннее солнце вместе с его любимыми блюдами и всей любовью и заботой, которые можно себе представить, должны будут скоро снова вернуть ему здоровый вид.

Мы провели счастливый день. Мне нужно было рассказать ему все подробности двух последних недель. Потом мы составили планы.

— Знаешь, у меня ничего не болит, со мной теперь все в порядке, просто я ужасно устал и ослабел.

Это были последние беззаботные часы жизни вместе. Но мы этого не знали. Или, может быть, все-таки как-то подозревали? Каждый раз, когда я стояла в дверях с последним веселым «до свидания», кому-нибудь из нас приходило в голову что-нибудь важное: «Мне как раз нужно тебе сказать». Георг был веселым и счастливым, и в самом деле не выглядел так ужасно плохо, лишь чуть-чуть нездорово, думала я, садясь в такси по пути к доктору, который, конечно, должен был дать мне рецепты для диеты, лекарств и так далее.

— Слава Богу, пневмония прошла, — сказала я доктору, усевшись напротив него в его консультационной. Он ответил как-то нерешительно.

— Да, но рентгеновский снимок показывает обширную затемненную область в легком, что указывает на наличие опухоли.

— Значит, тогда мы должны вылечить опухоль, — сказала я, уверенно и обнадеживающе глядя на доктора.

— Но это не доброкачественная опухоль, — ответил он глухим голосом, не поднимая глаз. Я не поняла его и только изумилась. И вдруг, словно озарение, в голове у меня сверкнула ужасная мысль.

— Ради Бога, доктор, ведь это не рак?

Он молча опустил голову над сложенными руками, и в комнате повисла гнетущая тишина…

Нью-Йорк — очень большой город, в этом городе живет больше людей, чем во всей Австрии. Но мне этой зловещей ночью в нем было хуже, чем в пустыне. В пустыне, по крайней мере, мне было бы видно звездное небо, а в Нью-Йорке тот маленький кусочек неба, который еще можно разглядеть между небоскребами, задернут дымом. Охваченная отчаянием, я даже не подумала сесть в автобус или такси. Я просто механически два с половиной часа брела в сторону отеля. И не миновала по дороге ни одной церкви. Совершенно автоматически я сунула руку в карман и стала читать молитву по четкам. Опять эту древнюю молитву, которая родилась, чтобы обратить к небу великое множество человеческих страданий и душевных болей, которая была верным, хорошим другом в беде.

В своей комнате я буквально повисла на телефоне. Большинство друзей, на чью помощь я рассчитывала, уехали. Как я хотела дозвониться до детей или отца Вазнера! Но они были на пути домой, и у меня не было ни малейшей идеи на тот счет, в каком городе они остановились на эту ночь. Тем временем, было уже за полночь, но о сне не могло быть и речи.

Наконец, ночь прошла. В пять часов утра я нашла открытую церковь. В семь часов я взяла такси, чтобы еще раз съездить к доктору и узнать, что мы могли сделать. Я помнила слышанное, что недавно семидесятидвухлетний Томас Манн успешно перенес операцию, связанную с раком легкого.

— Как раз об этом мы и думали, — сказал доктор. — Здесь есть специалист в этой исключительно редкой и чрезвычайно сложной операции. Но опухоль находится в таком месте, где ее нельзя удалить.

— Да, но что же тогда мы можем сделать? — я задыхалась от слез.

— К сожалению, ничего.

— Но я не могу просто дать ему умереть, ничего не говоря!

Молчание.

И теперь мне было нужно идти в больницу забирать абсолютно ничего не подозревающего Георга, и не подавать вида, что доктор оставил ему жить всего около трех месяцев.

Он был так рад оказаться за стенами больницы, что не обратил внимания на мое лицо.

На следующий день мы поехали домой. Георг много говорил. Прерываемый сильным кашлем, снова и снова хотел он поговорить со мной о прежних временах. Потом вдруг замолчал и долго и пристально стал смотреть вдаль.

Неожиданно он сказал:

— Время от времени у меня в мозгу возникает такая картина. Я вижу вас всех на ферме, работающих и измученных работой, и когда пытаюсь найти себя, то вижу, что меня там нет.

Было ли это предчувствие?