Звуки музыки

Как долго это могло продолжаться? Дети приходили домой из школы, говоря, что того или иного из прежних учителей больше там не было, их места занимали новые учителя и даже новый директор.

— Сегодня утром нам сказали, что наши родители — приятные старомодные люди, которые не понимают новую партию. Мы должны покинуть их без сожаления. Мы — надежда нации, надежда всего мира. Но мы никогда не должны рассказывать дома о том, что узнаем в школе сейчас.

— Мама, послушай, что я узнала в школе сегодня, — маленькие глазки Розмари глядели испуганно. — Учитель сказал, что Иисус был непослушным еврейским мальчиком, который убежал от родителей. И все. Ведь это неправда, да, мама?

— Мама, учительница вызывает тебя в школу, — объявила Лорли, наша гордая первоклассница.

Я отправилась на следующий день. Учительница, незнакомая леди, выглядела весьма сочувственно.

— Вам нужно что-то сделать со своим ребенком, иначе скоро у вас будут серьезные неприятности, — предупредила она меня. — Когда мы вчера разучивали наш новый гимн (трудно было не вздрогнуть при слове «наш»), она даже рта не раскрыла. А когда я спросила ее, почему она не поет вместе со всеми, она заявила перед классом, что ее отец сказал, что застрелится, если ему когда-либо придется петь эту песню. В следующий раз буду вынуждена сообщить об этом, — ее глаза, совершенно неожиданно, уже не глядели на меня с сочувствием. Я поблагодарила ее и с тяжелым сердцем отправилась домой.

Этим же вечером я посадила Лорли к себе на колени и попыталась объяснить:

— Слушай, Лорли. Ты должна никогда, никогда, понимаешь, никогда не рассказывать в школе, что ты слышишь дома. Если расскажешь, папу отправят в концентрационный лагерь, и маму отправят в концентрационный лагерь, и Руперта, и Агату, и всех твоих братиков и сестричек. Нас всех отправят в концентрационный лагерь, если ты не будешь хранить молчание. Ты поняла?

Она слушала, широко раскрыв глаза, и кивала.

Через несколько дней все повторилось опять:

— Мама, учительница снова хочет поговорить с тобой.

«Что на этот раз?» — думала я, отправляясь с нехорошим предчувствием.

— Мадам, это последнее предупреждение. Когда мы разучивали наше новое приветствие «Хайль Гитлер», ваша девочка не захотела поднимать руку и сжала губы. Я вынуждена была несколько раз спросить ее, что это значит, и тогда она лишь сказала: «Мама говорит, что если я расскажу в школе о том, что происходит дома, папу отправят в концентрационный лагерь и маму, и всех моих братиков и сестричек!» Мадам, вы должны понять, что это заходит слишком далеко!

Да, я это понимала. Я отправилась домой и все рассказала Георгу.

— Ничего, — сказал он, — до конца школьного года осталось лишь несколько недель. Не забывай, мы фактически находимся в центре переворота. Что-нибудь подобное должно было случиться. Со временем они успокоятся. Следующей осенью все может выглядеть по-другому.

Так он сказал, однако глаза говорили о другом.

Мы отправились навестить некоторых своих друзей. В гостях мы, родители, собрались вместе и шепотом продолжали нашу беседу, изливая наши переполненные сердца. Совершенно неожиданно наш хозяин просиял и, как мне показалось, несколько неестественно воскликнул:

— Какое прекрасное представление было прошлым вечером. Я никогда не слышал такого чудесного исполнения «Фиделио».

Не зная что и думать, я стояла слегка ошеломленная, как вдруг услышала молодой голос у себя за спиной:

— Да, папа, я тоже так думаю.

Ах, я не заметила, как мальчики вошли в комнату. С этого момента темой обсуждения был «Фиделио», но даже и это скоро стало в тягость.

— Бруно Вальтеру никогда снова не разрешат дирижировать арийской музыкой, потому что он еврей.

Как странно было, что эти слова произнесли губы одиннадцатилетнего мальчугана!

— Лучше сидеть дома, — сказал Георг этим вечером, и я впервые заметила, что он выглядит старым и изнуренным.

Школьные занятия окончились, и домой из училища вернулся Руперт. То, что он рассказал, нас тоже не обрадовало.

Конечно, с вторжением был воздвигнут «тысячемарочный барьер».

С тех пор, как о своем скором появлении возвестила маленькая Барбара, я чувствовала себя не слишком хорошо. Прежняя боль вспыхнула сильнее, чем раньше. В Мюнхене был хороший специалист, и Георг хотел, чтобы я показалась ему. Поэтому мы однажды отправились туда. Если бы я знала, что скажет доктор, — ни за что бы не поехала.

— Ваша жена не может иметь ребенка, — сообщил он мужу, — по крайней мере до тех пор, пока не придут в порядок почки. Они тяжело поражены.

— Что же нам теперь делать? — Георг рухнул в кресло, как будто у него подогнулись колени. Он выглядел испуганным, и я рассердилась на доктора. Я попыталась сделать ему знак за спиной Георга.

Но он даже не взглянул на меня и просто сказал тоном, не терпящим возражений:

— Без сомнения, от ребенка надо немедленно избавиться.

Меня это привело в негодование.

— Что значит «без сомнения?» Это вовсе не «без сомнения». Напротив, об этом не может быть и речи — мы католики, да будет вам известно!

Теперь уже доктор казался серьезно обеспокоенным.