Звуки родного двора

– Да! К сожалению, нет сегодня в городе лидера, за которым бы пошли, которому бы поверили, – поддержал Лизку Петька.

– Честно говоря, я давно уж не припомню в нашем городе яркого человека, незаурядного политика! – продолжал Вачик.

– Вы зря так, ребята! В нашем городе всегда были люди, которым доверяли, которые вносили огромный вклад своим трудом в развитие курорта. Они и сейчас есть, – заявил Петька.

– Для меня таким человеком был и остался Коля Испирьян, – тихо произнес Карен.

– Такие, как Николай Арамович, рождаются один раз в сто лет. Его любили все, потому что он был особенным, ни на кого не похожим. Он мог понять каждого: и бедного, и богатого, и умного, и глупого. Он никогда не надувался от чувства собственной важности, напротив, был доступен всем. Это был человек от Бога! – сказала Лизка.

– Сколько лет прошло после его трагической гибели, а народ до сих пор его помнит и любит, – заметил Вачик и предложил заехать на кладбище, мимо которого проезжали.

– Он что, здесь захоронен? – спросил Петька.

– Да, – ответил Вачик.

На кладбище было тихо. На небольшую церковь и памятник подле нее веяло красотой и силой. Они исходили от окружающей природы. Здесь каждый сантиметр дышал историей, а с памятника из мрамора смотрели глаза человека мужественного и безжалостного к самому себе. В этом взгляде было то, что не всегда встретишь в других, – внутренняя красота и грустное благородство.

– Его хоронил весь город и район. Такого народного шествия город не знал со дня своего существования. Телеграммы с соболезнованиями приходили из бывших стран СНГ, церквей России и Армении, из Государственной Думы. Его похороны – это народное признание, народная любовь, – вспомнила Лизка.

– Жаль. Уходят лучшие, а такие-то как раз и должны выражать интересы простого народа, – сказал Вачик.

– Ему никогда бы не позволили стать мэром, – не согласился Петька с Вачиком.

– Но почему? – удивился тот.

– Потому что нация не та.

– Хорошо, объясни мне тогда, почему Кондолиза Райс из аппарата Буша – негритянка, – не унимался Вачик.

– Потому что пока мы более 70 лет строили коммунизм, американцы укрепляли свою демократию.

– Ты что хочешь сказать, что через 70 лет мой внук, наконец, сможет избраться в мэры? – не отставал от Петьки Вачик.

– Ребята, не надо спорить и загадывать, что будет через 70 лет. Надо бороться сейчас. Вот, например, туркам-месхетинцам, проживающим на территории нашего края, слава Богу, американцы предоставили убежище. Небольшая горсточка несчастного народа наконец-то обрела дом и устроила свою жизнь, а наши улицы в некоторых районах города по-прежнему без асфальта, и дома без газа, – волнуясь заявила Лизка.

Она спустилась к подножию горы, нарвала охапку полевых цветов и положила их на мрамор.

На фоне пышных красивых роз и гвоздик, которыми был усыпан памятник, полевые цветы выглядели скромно, но в них была тихая красота и удивительная гармония между ушедшим и настоящим.

– До чего же человек – случайное явление в природе! Ведь я могла бы и не родиться, но я живу! И Бог меня бережет, а значит, я должна оправдать свое рождение. Главное – успеть сказать свое слово в этой жизни. Успеть что-то свершить, бросить свое зерно, чтобы тебя помнили, как сегодня помнят его, – молча рассуждала Лизка, изучая портрет на памятнике. На нее смотрели глаза человека, который за свою короткую жизнь успел сделать столько, сколько не каждый сделает за две жизни.

– Ребята! Поехали! Еще в два района нужно успеть заехать. Работу необходимо завершить, – в мрачной решимости произнес Карен.

– А что если вы меня на трассе высадите? Я на попутках доберусь, – попросила Лизка.

– Ты что, переработала? – спросил Петька.

– Нет! Просто политика не для меня.

– А что, по-твоему, здесь все политикой увлекаются? – угрюмо спросил Петька.

– Лиз, брось ерунду пороть. Подумаешь, чуть-чуть подзаработаем, – уговаривал Вачик.

– Да не нужны мне такие деньги. Я этих людей знать не знаю. С какой стати я должна за них агитировать? – упрямилась Лиза.

– Да какая разница… Тебе бабки платят? Чего же еще надо? – поддержал разговор Карен.

– Мне необходимо знать человека, его программу. Я должна поверить в него.

– Ха! Чего захотела. Много хочешь. Выбирай что-то одно. Или человека хорошего, или программу, – засмеялся Вачик.

– Ну, это уже мое дело, – высокомерно заявила Лизка и села в машину.

У Вачика не было выбора – пришлось Лизку везти домой.

Когда приехали, он не выдержал: «Ну и упрямая ты, Лизка! Что, лишняя копейка завелась? От твоей писательской деятельности пахнет нищетой. Советую начать роман под названием «Мытарства Кореневой».

– От него будет пользы больше, чем от ваших плакатов. Все равно народ им не верит, – зло сказала Лизка и хлопнула дверцей машины.

– Да я на плакатах в десять раз больше заработаю, чем ты на невостребованном романе, – крикнул ей вслед Вачик.

Петька с Кареном сидели молча.

Дома Лизка не находила себе места. На душе было тошно. Хотелось сдохнуть, в лучшем случае – завыть.