Зыбучие пески

Важно, чтобы ты все рассказала. Тетка с химией, которая меня допрашивала, повторяла это тысячу раз. Ради Аманды.

Люди думают, что знают, чего хотели бы мертвые. Аманда хотела бы, чтобы ты проявила мужество, Аманда хотела бы, чтобы ты рассказала правду, Аманда бы все поняла.

Это полная ерунда. Аманда хотела бы остаться в живых. Она не хотела умирать. В этом у меня нет никаких сомнений. Она не хотела умирать от моей руки.

Правда заключается в том, что все ужасное случилось после того, как я снова сошлась с Себастианом, и я не могла это предотвратить.

Нужно ли рассказать о второй личине Себастиана? Да, почему бы и нет? Я не обязана его защищать. Теперь он одинок, как и я. Но поможет ли мне это? Сыграет ли роль? Потому что сегодня моя очередь рассказывать, но завтра – Самира.

Слушания по делу B 147 66 Обвинитель и другие против Марии Норберг

33

Вторая неделя судебного процесса, вторник

Самир выжил. Себастиан выстрелил в него три раза – в живот, в спину и в руку. Рука была прострелена насквозь, в животе застряла пуля. Врачи провели шесть операций и удалили часть поджелудочной железы. В материалах обвинения написано, что до конца жизни ему придется принимать лекарства, что он может пользоваться левой рукой, как прежде, и страдает от хронических болей в спине.

Но он способен продолжать учебу и планирует учиться не в Стэнфорде на деньги, полученные в качестве компенсации за ущерб от концерна Фагерманов. Это мне сообщил Блин.

Самир не только жертва и истец, он еще и главный свидетель обвинения. Единственный выживший из тех, кто был в классе. Главный козырь уродливой Лены, основа ее доказательств против меня. Я в курсе того, что он рассказал. Протокол допроса приложен к материалам дела, и я с ним ознакомилась. Точнее, я читала его столько раз, что практически помню наизусть. Самир сообщил на допросе, что я намеренно застрелила Аманду. Что я спокойно взяла ружье, и что Себастиан спокойно смотрел, как я это делаю, и потом сказал: «Давай же, сделай это. Я хочу, чтобы ты выстрелила». И потом я выстрелила. Сначала в Аманду, потом в Себастиана.

В зале суда тихо. Я вхожу и сажусь на свое место. Воздух дрожит от напряженного ожидания, как сказала бы бабушка. Даже судьи выглядят сегодня по-другому. Пыжатся от важности, как в первый день процесса.

Самир выступит не раньше следующей недели. У него были дела в Стэнфорде, и суд поменял наши выступления местами. Вот почему все так взволнованы. Они ждут моего рассказа. Учитывая, что все в курсе того, что скажет Самир, я не понимаю, откуда это волнение. Ничего из того, что я скажу, не повлияет на его рассказ. Сандер сказал, что показания Самира следует воспринимать в контексте ситуации, в которой он находился, и что в его наблюдениях есть сомнительные моменты. Но я знаю, что ему поверят. Потому что Самир из тех, кому люди верят.

Сандер начал с вопросов обо мне. Спросил, сколько мне лет, хотя эта информация известна абсолютно всем, спросил, где я живу, и я ответила не «Юрсхольм», а с «мамой, папой и младшей сестрой, которой пять лет и ее зовут Лина». Потом он спросил, как я учусь в школе, я отвечаю «довольно хорошо». Сандер отмечает «очень хорошо». Закончив разогрев, он переходит к тому, что произошло. Сандер раньше сообщил мне, что не собирается фокусироваться на том, как Самир воспринял произошедшее, но попросит меня рассказать о событиях в классе.

Но в суде он начинает с вопроса о попытке самоубийства. Я рассказываю о том, как плохо он себя чувствовал, о злоупотреблении алкоголем и наркотиками, о том, как все это было тяжело для меня, о моем романе с Самиром, о том, что сделал Себастиан, когда я его бросила, о нашей встрече в больнице.

– Расскажи, что было после того, как Себастиана выписали из больницы? Сможешь?

Себастиан вернулся домой через неделю после Нового года – в день, когда снова начались занятия, но оставался на больничном еще две недели. Поначалу я думала, что ему стало лучше. Он перестал тусить, перестал устраивать вечеринки на двести человек и летать по выходным в Барселону, Нью-Йорк или Лондон. Он хотел все время проводить со мной. Все время, хотя мне нужно было ходить в школу. Он перестал говорить о будущих поездках и вечеринках. Он хотел только быть наедине со мной. У него дома. Отец нам не мешал, он заезжал домой только сменить одежду между командировками. Я принимала спокойствие Себастиана за хороший знак. Он не нажирался, не принимал наркоту, по крайней мере, в таких дозах, как раньше. Когда звонили его приятели, а я была с ним, Себастиан не брал трубку. А если все же решался встретиться с друзьями, то приглашал их к себе, но даже так мог спокойно уйти в другую часть дома, предоставив гостей самим себе. Иногда даже я не могла его найти.

Видно было, что он в депрессии, но со мной он был нежным и влюбленным. Никогда раньше он не был со мной так нежен, как в те первые недели после выписки, когда все дни проводил в пижаме. И я тоже была влюблена. Как же иначе?