Иван Сергеевич Шмелев
«Утром белел на лужах сквозной ледок, а теперь, за полдень, бегут ручьи, нежатся на солнышке собаки и полощутся бойко воробьи. Ветер – «вскрышной», тугой, сыровато-теплый. Потянет, рванет порой: бойкий весенний ветер. Прислушаешься – шумит-смеется! И небо – в ветре: густое-голубое за золотистыми прутьями тополей. Тепло и – свежесть. И в свежести этой – струйки: от тающего снега, от потеплевшей земли и крыш, от бьющихся в ветре прутьев, которые посочнели и сияют от ветра, от ветра, пронесшегося полями и лесами?.. И голубями как будто пахнет… томною воркотнёю их – чуется молодому сердцу, – и теплой сыростью погребов, запоздавших с набивкою, с помягчевшим льдом, зелеными-голубыми глыбами, с грохотом рухающимися в темные зевы лавок. Весна… Она засматривает в глаза разрумяненными «жаворонками» и белыми колпачками пасох в бумажных розанах, кивает с телеги веселой вербой – красноватыми прутьями и серенькими вербешками, золотится крестами в небе, кричит в голосах разносчиков…»
Если англичанин Уэллс отозвался на мировые Содом и Гоморру устами и сердцем мыслителя и переоценщика культурных ценностей, то великое мужицкое царство российское, всколыхнутое (Первой мировой) войной, должно было дать иные отзвуки. И эти отзвуки, тяжёлые и скорбные, невнятные и глубокие, как первые слова пробуждения, — чутко уловил и передал Ив. Шмелёв, правдивейший из русских писателей. Правдив он как на исповеди, правдив торжественно и просто, как в предсмертный час. Кто ещё умеет плакать над книгой, тот не может не заплакать над многими страницами «Суровых дней». (Леонид Николаевич Андреев. http://www.litmir.net/bd/?b=94146)
А вот и поселок. Интересное название: «Моряковский затон». Помнится, в конце улицы надо повернуть в сторону магазина. Эмма подходит к дому и видит Ножовкина. В рабочей одежде она с трудом его узнает. С Ножовкиным они навещают квартиру сестры – она занята теперь Карасем. По его словам, Марта накрыла на стол и ушла приглашать гостей. Домой не вернулась…Любое совпадение имен, фамилий, мест и названий является случайным.Содержит нецензурную брань.
Николай Старинщиков , Осип Дымов
Проза поэта всегда несет на себе отпечаток особого лирического восприятия мира. Не исключение и проза Афанасия Фета. Все его художественные произведения автобиографичны: сюжеты повестей, рассказов, очерков — это эпизоды и события из жизни самого поэта, его родственников или знакомых. Повествование от первого лица — не литературный прием, а указание на действительное участие автора. К сожалению, в файле присутствуют не все произведения.
Афанасий Афанасьевич Фет
Света – провинциальная простушка из Воронежа, влюбившаяся по уши в звезду известного реалити-шоу. Она делала всё для этого человека, о чём он только мог попросить. Но, как оказалось, всё это было напрасным. Совершенно случайно Света узнает, что её любимый человек встречается с другой женщиной. Она не смогла вынести этого удара и пошла на самый отчаянный шаг, который может прийти в голову брошенной девушке. Но жизнь вносит в планы Светланы свои коррективы…
Сергей Шеридан
Серия «Классика для ленивых» – уникальный проект издательства Стрельбицкого, предназначенный для занятых людей, не располагающих временем, но стремящихся оставаться в отличной интеллектуальной и литературной форме. Краткие пересказы самых известных литературных шедевров помогут свободно ориентироваться в многообразии классической всемирной литературы за самое короткое время. «Двенадцать» – поэма великого русского поэта и писателя Александра Блока, которая является частью серии «Классика для ленивых». Заснеженный Петербург предстает перед читателем в первых главах поэмы. На дворе – большевистская революция. Патрульный отряд из двенадцати человек шествует по улицам города, вспоминая товарища Ваньку, который пренебрег светлой идеей революции ради любви к ветреной Катьке. Неожиданно отряд встречает повозку, на которой восседает Ванька со своей возлюбленной. В результате кровопролитной схватки Катька погибает…
Л. А. Базь
Рассказы, вошедшие в сборник, были написаны в 90-е годы, в трудные времена, в эпоху перемен. В основном это рассказы о жизни молодых женщин, в судьбах которых происходят самые обычные для того, да и для любого другого времени события. Это истории взлетов и падений, радостей и несчастий, любовных переживаний и разочарований. Каждый рассказ, как окно в чью-то жизнь, так похожую и так не похожую на вашу. Два из этих рассказов: «Артемка» и «Женское счастье» стали лауреатами литературных конкурсов.
Елена Жуковская
Нина быстро приходит в себя после смерти от холеры своего мужа, графа Фабио Романи, и падает в объятия его друга Гуидо Феррари. Парочка не может поверить в счастье своей любви, но внезапное появление старого друга семьи, подозрительно похожего на недавно похороненного Фабио, нарушает их безмятежную радость.
Мария Корелли
«Новгородский клубок» – начало серии книг «Русский путь в Америку» и продолжение темы «Открытие Америки», первая книга которой называется «Загадки Колумба».
Ирина Жеребина
«Классика для ленивых» – это серия емких кратких изложений шедевров мировой литературы. Эта книга станет настоящей палочкой-выручалочкой для тех, кто хочет быстро подготовиться к контрольной или выполнить домашнее задание. Герой книги «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского Родион Раскольников решил проверить свою теорию о существовании людей, которым разрешено совершать убийства, и тех, кто этого делать не может. Роман называют энциклопедией жизни России 60-х годов XIX века.
Анатолий Будниченко
«Классика для ленивых» – это серия емких кратких изложений шедевров мировой литературы. Эта книга станет настоящей палочкой-выручалочкой для тех, кто хочет быстро подготовиться к контрольной или выполнить домашнее задание. Необыкновенный и мистический роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» является одним из лучших творений автора. Странствуя со своей свитой сквозь века и тысячелетия, Воланд однажды оказывается в Москве. Автор описывает странные события, произошедшие в 30-х годах в этом городе.
«Когда я кончил фельдшерские курсы и стал работать в больнице, главный лагерный вопрос – жить или не жить – был снят и было ясно, что только выстрел, или удар топора, или рухнувшая на голову вселенная помешают мне дожить до своего намеченного в небесах предела...»
Варлам Тихонович Шаламов
«Я первый раз начал свою самостоятельную фельдшерскую работу, приняв фельдшерский участок, где врачи могли быть только наездами, – на Адыгалахе, из Дорожного управления, – первый раз не из-под руки врача, как на Левом берегу в Центральной больнице, где я работал не вполне самостоятельно...»
«Леша Чеканов, потомственный хлебороб, техник-строитель по образованию, был моим соседом по нарам 69-й камеры Бутырской тюрьмы весной и летом 1937 года...»
«Условились так: если будет отправка в спецлаг «Берлаг» – все трое покончат с собой, в номерной этот мир не поедут.Обычная лагерная ошибка. Каждый лагерник держится за пережитый день, думает, что где-то вне его мира есть места и похуже, чем то, где он переночевал ночь...»
«Одна из самых популярных и самых жестоких легенд блатного мира – это легенда о «тюремной пайке».Наравне со сказкой о «воре-джентльмене», это – рекламная легенда, фасад блатной морали…»
«В тридцать первом году на Вишере были часты грозы.Прямые короткие молнии рубили небо, как мечи. Кольчуга дождя сверкала и звенела; скалы были похожи на руины замка…»
«Да, Голубев принес эту кровавую жертву. Кусок мяса вырезан из его тела и брошен к ногам всемогущего бога лагерей. Чтобы умилостивить бога. Умилостивить или обмануть? Жизнь повторяет шекспировские сюжеты чаще, чем мы думаем. Разве леди Макбет, Ричард III, король Клавдий – только средневековая даль?…»
«Я бережно храню свой старый складной стетоскоп. Это – подарок в день окончания фельдшерских лагерных курсов от Нины Семеновны – руководителя практики по внутренним болезням…»
«Тюремное следственное время скользит по памяти и не оставляет заметных и резких следов. Для каждого следственного тюрьма, ее встречи, ее люди – не главное. Главное же, на что тратятся все душевные, все духовные и нервные силы в тюрьме – борьба со следователем. То, что происходит в кабинетах допросного корпуса, лучше запоминается, чем тюремная жизнь…»
«Свежие тракторные следы на болоте были следами какого-то доисторического зверя – меньше всего это была поставка по лендлизу американской техники.Мы, заключенные, слышали об этих заморских дарах, внесших смятение в чувства лагерного начальства…»
«Люди возникали из небытия – один за другим. Незнакомый человек ложился по соседству со мной на нары, приваливался ночью к моему костлявому плечу, отдавая свое тепло – капли тепла – и получая взамен мое. Были ночи, когда никакого тепла не доходило до меня сквозь обрывки бушлата, телогрейки, и поутру я глядел на соседа, как на мертвеца, и чуть-чуть удивлялся, что мертвец жив, встает по окрику, одевается и выполняет покорно команду…»
«Когда я вывихнул ступню, сорвавшись в шурфе со скользкой лестницы из жердей, начальству стало ясно, что я прохромаю долго, и так как без дела сидеть было нельзя, меня перевели помощником к нашему столяру Адаму Фризоргеру, чему мы оба – и Фризоргер и я – были очень рады…»
«Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. До мерзлоты еще никто не дошел, хотя и ломы и кайла заправлялись без всякой задержки – редкий случай; кузнецам было нечего оттягивать – работала только наша бригада. Все дело было в дожде…»
«Мы сидели на поваленной бурей огромной лиственнице. Деревья в краю вечной мерзлоты едва держатся за неуютную землю, и буря легко вырывает их с корнями и валит на землю. Платонов рассказывал мне историю своей здешней жизни – второй нашей жизни на этом свете…»
«Играли в карты у коногона Наумова. Дежурные надзиратели никогда не заглядывали в барак коногонов, справедливо полагая свою главную службу в наблюдении за осужденными по пятьдесят восьмой статье. Лошадей же, как правило, контрреволюционерам не доверяли…»
«От голода наша зависть была тупа и бессильна, как каждое из наших чувств. У нас не было силы на чувства, на то, чтобы искать работу полегче, чтобы ходить, спрашивать, просить… Мы завидовали только знакомым, тем, вместе с которыми мы явились в этот мир, тем, кому удалось попасть на работу в контору, в больницу, в конюшню – там не было многочасового тяжелого физического труда, прославленного на фронтонах всех ворот как дело доблести и геройства…»