Отзывы Добролюбова и других рецензентов на первый выпуск серии «Природа и люди» вызвали возражения одного из ее составителей, А. И. Павловского, поместившего во втором выпуске «Ответ г. Кронебергу». Значительная часть новой рецензии Добролюбова посвящена этому ответу составителей, которые не посчитались со справедливыми замечаниями критики.
Николай Александрович Добролюбов
«…В самом деле – все три словаря, названные нами, составлены с целию помогать читателям, не знающим иностранных языков, при чтении газет и журналов. В подобном пособии, без сомнения, многие нуждаются, и потому хороший справочный словарь был бы у нас истинным одолжением. К сожалению, из трех указанных нами только словарь г. Углова может быть назван хоть сколько-нибудь удовлетворительным. Определения его кратки, но довольно верны; важнейшие понятия из политических наук не забыты; кроме простого определения слов, сообщаются также некоторые положительные сведения, к ним относящиеся… Но оба других словаря – могут, конечно, служить для развлечения любознательных читателей и доставлять им веселые минуты, но никак не помогут к уразумению смысла газетных статей…»
Настоящая рецензия – по существу, первое серьезное обращение Добролюбова-критика к творчеству Островского. Мотивы его следует искать в том факте, что поиски драматурга, совершившего окончательный переход к остросоциальной драматургии и обратившегося к изображению неудержимого стремления простых людей к независимости и счастью, совпали с глубочайшими внутренними убеждениями самого критика.
«…Сущность брошюры, если передать её в вопросах и ответах, имеет следующий вид. Г. Кусаков спрашивает меня (то есть, не лично меня, а вообще всякое Я, понимаемое в философском смысле): «знаете ли вы что-нибудь?» Я, не имея мудрости Сократа, чтобы ответить: «знаю только то, что ничего не знаю» – отвечаю: «знаю». Г. Кусаков экзаменует меня, вопрошая: «что вы знаете?..» Я, разумеется, становлюсь в тупик от внезапности вопроса и, запинаясь, отвечаю: «да мало ли что я знаю… многое знаю… Ну, знаю, например… ну, например, я знаю, что вот это – рука, и что рука эта мне принадлежит». И я решаюсь посмотреть в глаза г. Кусакову, полагая, что удовлетворил его своим ответом. Оказывается, однако, что это не так легко сделать…»
Две незначительные пьесы из потока «обличительной» литературы послужили Добролюбову поводом для выступления против господствовавшего во второй половине 1850-х гг. официально-либерального умонастроения. Начало статьи, якобы присланной в редакцию «Современника» – пародийная характеристика этого умонастроения с его поверхностным критицизмом и высокопарным оптимизмом, за которыми – либеральная концепция исторического момента, воспринимаемого как эпоха «великих реформ», открывающих России путь к благоденствию. Для революционера-демократа Добролюбова решительно неприемлемы и этот темп, и этот масштаб общественных перемен. С конца 1858 г. борьба с либеральной идеологией становится одной из главных тем его творчества.
В своей рецензии на произведения Я. П. Полонского Добролюбов дает тонкий, проницательный анализ поэтической личности автора. Этот ход типичен для него как критика поэзии. За «неясными грезами» поэта он видит «оригинальную натуру» с присущей ей мягкостью, мечтательностью, романтическим мироощущением. В этом плане Добролюбов развивает ту линию, которая была намечена «Современником» по отношению к поэзии Полонского в рецензиях Некрасова и Дружинина. Однако если Дружинин ставил поэту в заслугу его «кротость» и «незлобливость», то Добролюбов, скрыто полемизируя со своим предшественником, оценивает поэзию Полонского с точки зрения требований современной общественной ситуации: «…нам теперь нужна энергия и страсть; мы и без того слишком кротки и незлобливы».
В «Слухах» Добролюбов использовал материалы из своей тетради дневникового характера – «Закулисные тайны русской литературы и жизни». Добролюбов пользовался и нелегальными печатными источниками – произведениями лондонской типографии Герцена. В некоторых случаях до сих пор остаются невыясненными его способы узнавания фактов. Например, ответ Пушкина великому князю Михаилу Павловичу, записанный поэтом в дневнике (опубликован лишь в 1880 году!), был знаком только самым близким к Пушкину людям и П. В. Анненкову, работавшему в архиве поэта; но в 1855 году Добролюбов не был знаком ни с кем, кто хотя бы косвенно был связан с этими кругами.
«…Если судьба когда-нибудь приведёт меня встретиться с г. М. Волковым, то я немедленно постараюсь уподобиться страусу, т. е. спрятать куда-нибудь подальше свою голову. Советую и вам, читатель, делать то же; иначе я не ручаюсь за вашу репутацию: г. Волков может испортить её на основании френологического рассмотрения вашего черепа…»
«…каждый русский, поживший на Руси, не зажимая глаз и ушей для родного быта и слова, без сомнения может всегда сообщить несколько новых мыслей и замечаний о нашем народе, которые могут служить небесполезным дополнением к любопытным исследованиям наших ученых. Будучи убежден в этом и думая, что каждый из нас должен делать, что может, хотя бы и одну только каплю надеялся пролить в море науки, – я решаюсь высказать несколько заметок, сделанных мною при чтении сочинения г. Буслаева: «О русских пословицах и поговорках». Я не стану здесь оспаривать главных положений и выводов г. Буслаева, хотя с некоторыми из них я не вполне согласен. Главная моя цель – представить дополнения и варианты пословиц, собранных г. Буслаевым, и поставить на вид некоторые факты в его сочинении, которые я мог подтвердить или подвергнуть сомнению, сообразно с моими личными наблюдениями, сделанными преимущественно в Нижегородской губернии…»
Рецензия на брошюру генерал-адъютанта, автора ряда публицистических выступлений на темы сельского быта С. П. Шипова примыкает к статье Добролюбова «Народное дело». С. П. Шипов возвращался к теме своей брошюры позднее: «О средствах к уменьшению в народе пьянства» (1865).
…«Не было ни гроша, да вдруг алтын» – по русской пословице: в одно время с историей г-жи Деревицкой является еще «Всемирная история» – г-жи Соколовой. Радуйтесь, дети! Ваша литература обогащается полезными произведениями: г. Федоров пишет для вас стихотворения, которые могут впоследствии и на службе пригодиться; г-жа Деревицкая предостерегает вас от горячительных напитков и воодушевляет к силе и храбрости; г-жа Соколова дает вам всемирную историю, замечая, что она, как и все науки, и даже в том числе пиитика (господи, что это за наука? Неужели г-жа Соколова училась в семинарии?), выводит нас, как в сумерки проселочные дороги, на одну полосу света, то есть, между прочим, «к смиренному сознанию человеческого ничтожества»…
Н. Я. Прокопович (1810–1857) – близкий друг Гоголя, преподаватель русского языка и словесности, выступал и как поэт. О его поэзии весьма резко отозвался Белинский. Стихотворная повесть Прокоповича «Своя семья» им оценена как «уродливая и грязная карикатура на поэзию». В рецензии Добролюбова, по форме более снисходительной, также сохраняется отрицательная оценка поэтических произведений Прокоповича.
«…Вот два чтения для юношества, совершенно разнообразные по своему содержанию. Одна толкует о знаменитом фельдмаршале и восхваляет его за то, что молодецки бил мятежных поляков и французов; другая знакомит молодых читателей с поэтом-прасолом, исполненным гуманных и скромных стремлений. Которая книга полезнее, которую скорее можно посоветовать дать в руки, например, двенадцатилетнему мальчику? Изложение в них обеих грамотно и большею частью просто… Но содержание обеих книжек полагает между ними неизмеримую разницу…»
Б. М. Федоров (1794–1875) – реакционный журналист, драматург и детский писатель, начавший выступать в литературе с 10-х годов XIX века и снискавший славу бездарнейшего писаки и политического доносчика. Добролюбов высмеивает Федорова, вскрывая обскурантизм его мировоззрения, показывая бездарность и пошлость его писаний.
«…Бесчисленные переводы Гейне, с некоторого времени появившиеся в наших журналах, скоро стали надоедать публике. Виноват в этом, по нашему мнению, не Гейне, а его переводчики. <…> О достоинстве перевода г. Михайлова говорить, кажется, нечего. Переводы его несколько лет печатались в разных журналах и всегда читались с удовольствием. Нельзя сказать, чтоб они отличались буквальной верностью подлиннику; но нельзя в них не заметить поэтического чувства, возбуждающего в читателе именно то настроение, какое сообщается и подлинником. Чувствовать, а не только понимать мысль Гейне, переводя его, необходимо, может быть, более, нежели при переводе всякого другого поэта…»
Русская критика XIX века – особое явление в истории русской литературы, значительная составляющая культурного наследия прошлого. Напряженная литературная жизнь России середины XIX столетия, яростная полемика материалистического, эстетического, органического направлений критики отражала расцвет русской литературы, появление писателей мирового уровня – А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и др.В состав настоящей книги включены основные работы русских литературных критиков, вошедшие в школьную программу.
Виссарион Григорьевич Белинский , Дмитрий Иванович Писарев , Николай Александрович Добролюбов
«…О большей части этих переводов распространяться не нужно: перевод Жуковского всем известен; гг. Мей и Михайлов давно известны как очень талантливые переводчики. О переводах Шишкова можно заметить, что они теперь уже несколько устарели. Беспрестанные повторения сих, коих, сколь и пр. неприятно поражают в драматическом произведении. Вообще стих Шишкова нельзя назвать естественным и простым. Попадаются фразы вроде: «Любви руке я деятельной этим одолжена»; или: «Облегчите ж сердце мое, чтоб ваше умилила я» и т. п. Но вообще говоря, переводы Шишкова могут еще быть читаемы даже и теперь, тем более что они сделаны очень добросовестно…»
«…Мы были уверены, что руководство г. Ходецкого представит что-нибудь вроде учебника г. Шульгина, <…> особенно когда увидели из предисловия, что г. Ходецкий с тем и издал свою книгу, чтобы восполнить недостаток руководств по естественным наукам. В таких предположениях принялись мы читать вышедшую теперь первую часть уроков г. Ходецкого – уроки о животных, то есть, говоря попросту, – зоологию. И вдруг – представьте себе наше изумление! – нас поражают в книге г. Ходецкого знакомые определения, знакомые обороты, знакомые фразы…»
«…Мы говорили в «Журнале для воспитания» о первых двух выпусках, составляющих первую книгу этого издания. Признавая за ним большие литературные достоинства, мы заметили, что оно не может «вытеснить жалкие учебники географии», как предполагали авторы-издатели. В уроках гг. Павловского и В. Л. слишком много было вещей недосказанных, слишком много мест, которых хорошее объяснение было не под силу не только ученикам, но и многим из преподавателей… Все эти замечания приняты во внимание авторами при составлении второй книги их уроков…»
Книга «Счастие не за горами» содержит ряд характерных для либеральной идеологии высказываний: ссылки на английскую «законность, любовь свободы, разумности и порядка», восторженное отношение к российской «гласности», утверждение надклассовости науки, замечания, что «купцам свойственна любовь преимущественно к торговле, а не к обогащению», что «учиться у простого народа – все равно что учиться у детей, подражать им» и т. д. В своей рецензии Добролюбов выявляет политическую суть книги.
«Известие» явилось первым откликом «Современника» на антисемитские выступления журнала «Иллюстрация». Первоначально предполагалось в декабрьском номере посвятить этому вопросу статью Добролюбова «Нечто о литературном протесте», но она не была пропущена цензурой. В переработанном виде статья появилась в январской книжке «Современника» за 1859 год в № 1 «Свистка» под названием «Письмо из провинции».
Признавая формальное поэтическое мастерство Мея, Добролюбов сдержанно отзывается о его творчестве. И дело не только в преобладании у поэта любовной лирики и отсутствии гражданских мотивов. Отношение Добролюбова к творчеству Мея определяется тем, что его главной темой критик считает изображение «знойной страсти». Неприятие подобной лирики, по-видимому, связано с этикой Добролюбова, в которой взгляду на женщину как на самостоятельную личность соответствует и представление о приоритете духовного, а не чувственного начала в любви.
«Чем более распространялось и утверждалось в книжном языке влияние церковнославянского наречия, тем более народный язык отделялся от него, так что с XIII–XIV столетий можно рассматривать народную речь отдельно от книжной. Это отделение преимущественно заметно в русском языке, который, по особенной близости своей к церковнославянскому наречию, всего более подвергся его влиянию. Народный язык славянский имеет свою богатую литературу, по преимуществу поэтическую, и в этих произведениях можно наблюдать развитие народной речи и отличительные черты народного слога. Черты эти отдельны для слога простого и для слога поэтического…»
«…никто из представителей живых научных воззрений не думает возводить в идеал изящества и глубины мысли каждую из народных сказок или песен, так же, как никто не восхищается курными избами и лохмотьями простонародья. Но дело в том, чтобы иметь возможно полное и ясное, наглядное понятие об этих курных избах и лохмотьях, об этих пустых щах и гнилом хлебе. Без знания этого невозможно никакое усовершенствование в народном быте: мы наделаем бестолковейшей чепухи, если вздумаем привить наши гастрономические привычки полуголодному бедняку, если станем для него хлопотать о некоторых утонченностях галантерейной жизни, необходимых для нас, но для него вовсе не нужных и не понятных…»
«…Что бы ни случилось с русской литературой, как бы пышно ни развилась она, Белинский всегда будет ее гордостью, ее славой, ее украшением. До сих пор его влияние ясно чувствуется на всем, что только появляется у нас прекрасного и благородного; до сих пор каждый из лучших наших литературных деятелей сознается, что значительной частью своего развития обязан, непосредственно или посредственно, Белинскому… В литературных кружках всех оттенков едва ли найдется пять-шесть грязных и пошлых личностей, которые осмелятся без уважения произнести его имя. Во всех концах России есть люди, исполненные энтузиазма к этому гениальному человеку, и, конечно, это лучшие люди России!..»
«…Многие поэты, так же как и многие светские люди, умеют скрывать свою несамобытность ловкими оборотами речи и иногда тем, что заимствуются разом у десяти поэтов. Таких поэтов много видали мы в нашей литературе; но не таков г. Мыльников, по поводу которого мы сделали все эти замечания; он не умеет прикрыть своих подражаний, и всякий, кто прочтет его, легко назовет даже именно ту пьесу Кольцова, из которой взято то или другое стихотворение г. Мыльникова. Его песни до противности близки по внешности к песням Кольцова; одного только в них нет: этой внутренней истины, о которой мы сейчас говорили…»
«…Пословицы и поговорки доселе пользуются у нас большим почетом и имеют обширное приложение, особенно в низшем и среднем классе народа. Кстати приведенной пословицей оканчивается иногда важный спор, решается недоумение, прикрывается незнание… Умной, – а пожалуй, и не умной – пословицей потешается иногда честная компания, нашедши в ней какое-нибудь приложение к своему кружку. Пословицу же пустят иногда в ход и для того, чтобы намекнуть на чей-нибудь грешок, отвертеться от серьезного допроса или даже оправить неправое дело…»
«…Можно бы рассмотреть учебник русской истории еще со стороны исторических воззрений автора, распределения предметов в учебнике, приноровления к потребностям учащихся, и пр. Но совестно и начинать такие возвышенные речи по поводу такой книги, как «Краткое изложение» г. Тимаева. Он не умеет писать сколько-нибудь сносным образом и беспощадно перевирает самые обыкновенные факты…»
Статье Добролюбова, написанной от имени редакции «Современника», предшествовали следующие обстоятельства. В июньском номере журнала было помещено «Современное обозрение» (автором его был Е. П. Карнович), представлявшее обзор статей по еврейскому вопросу. Автор обзора протестовал против мер, направленных на угнетение еврейского народа, но вместе с тем указывал на те отрицательные черты евреев, которые характерны прежде всего для еврейской буржуазии.
Н. А. Жеребцов – публицист славянофильской ориентации, крупный чиновник (в частности, служил вице-директором департамента в Министерстве государственных имуществ, виленским гражданским губернатором, был членом Совета министра внутренних дел). «Опыт истории цивилизации в России» привлек внимание Добролюбова как попытка систематического приложения славянофильских исторических взглядов к конкретному материалу, позволявшая наглядно продемонстрировать их антинаучный характер: произвольное противопоставление разных сторон исторического прогресса – духовной и социальной, односторонний подбор фактов, «подтягивание» их к концепции и т. п. Вместе с тем Добролюбов показал, что за славянофильской фразеологией скрываются аристократические амбиции и феодальные симпатии Жеребцова. Добролюбов чутко уловил усвоение славянофильства официальным сознанием, в рамках которого оно из оппозиционного идейного течения превращалось в расхожее охранительное умонастроение.
Работа представляет собой программу неосуществленного исследования художественных особенностей русского фольклора. Эта студенческая работа Добролюбова во многих отношениях замечательна. Прежде всего она отличается масштабностью замысла – как в смысле широты охвата материала (фольклор древний и современный, все виды его), так и в смысле разносторонности его разработки: каждый пункт добролюбовской программы – изучение различных форм образности, одушевления природы, категорий пространства и времени в народной поэзии – намечает, по существу, особое направление в исследовании русского фольклора.