"... И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая..."
Сергей Николаевич Рейн
Я не могу сказать, что любил сестру. Она из тех, кого трудно любить, хотя, конечно, ее вины в том нет.
В ночь перед казнью она прилетела ко мне козодоем. Сквозь частую решетку камеры было трудно протиснуться даже такой небольшой птице, но она смогла. Я очнулся от того, что луна смотрела мне в лицо - и от сухого шороха перьев.
Комнаты выстужены подступающим октябрем. Вываливаясь из тяжелых снов в затхлую утреннюю полутьму, я нахожу в кровати желтые листья. Я усыпан ими весь. Мокрые - липнут к пальцам, сухие - шуршат в волосах над ухом с надоедливостью мух. И пахнут, пахнут так остро и пронзительно, словно я лежу в неглубокой лощине и смотрю мутными белыми глазами в небо, расчерченное мокрыми ветвями. Ветви теряют листья, листья укрывают меня, застят свет, и я наконец-то обретаю смысл.
Больше всего на свете мне хотелось, чтобы белокурая девочка Настя родилась мальчиком. Каким угодно мальчиком. Тонким-звонким, томным и прекрасным, как рассвет (было бы неплохо). Бритым гопничком, интересующимся в подворотне, а не пидарок ли я часом (ты так себе никогда парня не найдешь, пративный). Сколиозным ботаником с торчащими ушами (как я). Гривастым гитаристом (с причала рыбачил опоссум Андрей). Хипстером. Геймером. Байкером. Хакером. Мазафакером. Но - мальчиком.
Когда Саша ныряет ко мне под одеяло и беспокойно вертится, накручивая на торчащие локти и коленки свои влажную простыню, я напрочь забываю, что она вообще-то мертва уже полтора года.
А говорят - есть еще такая птица Кукун...
- Служба спасения, что у вас случилось? - В моем доме кто-то есть!.. грабитель... кажется... - Где вы сейчас находитесь? У вас есть возможность спрятаться? - Да, я... я на втором этаже. Он в гостиной. Что-то ищет. Я вижу его тень. Мне страшно... - Назовите ваш адрес, я вышлю к вам ближайшую патрульную машину.
Давным-давно жили-были три брата, и была у них молодая жена-красавица.
- Да оставь ты эту стену в покое, - говорит Мальчик мне в спину. Я оборачиваюсь, бросив изучать перекошенный рисунок обоев над своей кроватью.
У Somebody Else всегда при себе нож. Странно, что я заметил это обстоятельство только сейчас. Впрочем, если бы заметил раньше, не смог бы спать по ночам.
В темноте было не так уж и плохо. Я не знаю, сколько времени провел так - в самом центре густой, душной, теплой темноты. Но это было самое безопасное и безмятежное место из всех, что я мог представить. Долгие, долгие часы я неподвижно лежал, смутно чувствуя, что баюкающая меня тьма имеет границы. Где-то вверху - а возможно, и по всем сторонам сразу - она заканчивалась (начиналась?). Время лениво рассыпалось вокруг меня, шелестело, шуршало, останавливалось. Я был центром этого мира, и он не казался мне ни странным, ни тесным. Иного я не знал, хотя где-то в глубине сознания порой вспыхивали отголоски воспоминаний: о движении воздуха, о пронзительном, слепящем синем, о жестком, колючем желтом, о короткой, мгновенной боли (была ли она?). Когда я пытался сосредоточиться на этих образах, они рассыпались и таяли. Все это не имело значения, нет.