- Хам! – резко, как серпом по лопухам, отрезала уже своим восстановившимся до прежнего уверенного тембра голосом Наденька и, развернувшись, пошла ко мне.

- Надя, ты што ли?! – ошарашено удивился и, как мне показалось, обрадовался, показавшийся по грудь из агрессивной растительности, судорожно почёсывая свою раненую плоть прошепелявил Никакой.

- Я, Пашенька, …я…вот как ты был лаптем некультурным, таким и остался – прощай.

- Погоди, погоди…не уходи, я ж…не знал, что это ты…вон глянь, чем пожертвовать пришлось, что б только тебя не поранить, - и он в доказательство к уже известному факту исцарапанной и обожженной средой плоти вытащил разбитый в хлам велосипед и сплюнул на землю выбитый верхний передний зуб.

- Если бы вы, аккуратней ездили, то и не надо было, как вы изволили, выразится «жертвовать» собою, тем более, сдаётся мне, что от вашего неминуемого наезда на Наденьку её спасла вот эта выбоина на дороге.

- А …это вы, Фёдор Фомич, извините, не заметил, - смутившись и тут же существенно съёжившись, как-то особенно неприязненно ответил он мне, зло, взглянув на дорожную ямку.

- Ничего, до свадьбы всё заживёт, правда Пашенька, - нарочито ласково, видимо в отместку за все годы его назойливых притязаний презрительно хитро улыбнулась ему Наденька, - пойдёмте, Федор Фомич, а то и так много времени потеряли, - и нежно взяв меня под руку, повела к кузнице.

Я был просто потрясён, Командор, её переменой ко мне. И словно телёнок, увязавшийся за выменем матери, послушно и счастливо, боясь даже на секунду потерять её руку, едва дыша, с трепетом от неожиданной близости к объекту моей вожделенной любви, я шёл, вернее, почти летел, в будущее, исполненный надеждой на воплощение моей тайной мечты в реальность. Единственное, не смотря на бурный фонтан наполняющих через край душу положительных чувств, что меня омрачало и подспудно настораживало, было то, что я буквально ощущал на своей спине как озлобленный до невозможности председатель, насквозь буравит меня уничтожающим взглядом. Но по мере удаления от Никакого, щедро извергаемая им ненависть, как всепроникающая, но не видимая и не осязаемая смертельная радиация ослабевала своё губительное воздействие на меня, а после того как мы свернули за угол, я и вовсе позабыл об этом будучи целиком и полностью поглощённым с новой силой разгорающейся любовью.

- А вы, Фёдор Фомич, пользуйтесь авторитетом, хотя всего второй день в деревне…и потом… этот вчерашний невероятный фокус с яблоком, - как вам это удаётся? – спросила Наденька с такой интригующей интонацией, от которой у меня по телу, словно орды ошпаренных кипятком вошек, проскакали мурашки вдруг пробуждённой гордости и, возможно, завышенной самооценки.

- Да как вам сказать…, - уже по привычке и с большой для себя пользой, взял я театральную паузу, застигнутый неожиданно приятным вопросом врасплох, - просто - усердие и труд.

- Вы к тому же и скромны – весьма похвально, сейчас это большая редкость, - грустно вздохнула она, - но внутренний голос мне подсказывает, что усердие в труде есть необходимое, но не достаточное условие для проявления нечеловеческих талантов.

«А в логике её не откажешь» - мелькнуло у меня в левом полушарии головного мозга, тогда как правое, - параллельно проворачивало в памяти весь массив информации на тему техники знакомства с женщиной и признаний ей в любви в соответствии с местными традициями, отсканированный бортовым компьютером «малютки».

- Наденька, может, перейдём на ты, если вы, конечно, не против? - наконец робко выдавил я из себя столь необходимую в подобных обстоятельствах фразу.

- Я… против?! Что вы…ой…- ты…Федя…, - согласилась она и одарила меня таким взглядом, что я едва полностью не потерял контроль над собой.

«О, Святая Бесконечность, «Федей» назвала она меня…какое, оказывается, это чудесное русское имя; из уст любимой оно приобрело совершенно новый звук и смысл, и отдаленно напоминало моё собственное, истинное – Флудий.

- Может, Наденька, тогда встретимся вечером где-нибудь, погуляем, - неожиданно для себя напирал я, пока мощный дух любви наполнял смелостью мои не самые прочные паруса характера.

- Я право…не знаю, как-то всё быстро и сумбурно, что люди скажут, - ответила она, опуская огромные, черней ночи ресницы на переполненные чёрт знает какой красоты изумрудные глаза.

- Но…но мы ведь свободные люди…и… потом…я …я…- так и не нашёл в себе самой малой толики духа, что бы окончить фразу долгожданным признанием в любви.

- Хорошо, хорошо… - видимо, откликнулись взаимностью в Наденьке мои так и не материализовавшиеся в словах чувства, - жди меня у мостков за пристанью после 11 вечера – раньше мне Машеньку не уложить, только старайся лишний раз не попадаться кому-либо на глаза.

- Да…да …конечно…, - задыхаясь от волнения, будто молодой жеребец перед юной кобылицей кивал я головой и едва не вздувал от нетерпения ноздри, готовый слепо исполнить любое её условие и прихоть ради ещё одной встречи с любимой наедине.