Из коридоров прошлого, из темных его глубин,
Неслышно ступая, является дед мой умерший.
Голос его дрожит, как колеблемый сквозняком

Полотняный задник в клубе на детском спектакле,

С которого я только что вернулся. «А Исаак Хенде,
Допытывается он, — был ли там Исаак?»

Его память так же колеблема и нетверда,

И провалы ее окончательны, как этот всплеск,
Когда тело Хендса кануло в воду залива.

IV

Я тоже старею и начинаю забывать имена,
И моя неуверенность на лестнице
Все больше походит на головокруженье

Юнги, впервые карабкающегося на рею,

И все больше памятных, неизгладимых страниц
Стирается начисто, но и теперь

Я ощущаю, как будто въявь и сейчас,

Этот палубы вздрог и горизонта крен,
Когда якорь поднят и ветер крепнет в снастях.

Воздушный змей для Эйвин

Ветер из иного, нездешнего мира,
Ветер высоты поднимает и держит
Белое крыло, что трепещет в небе…

Это змей воздушный! Как будто в детстве,

На лужайке, куда мы высыпали все вместе
Посмотреть, как отец запускает змея, —

Я опять стою, шаря взглядом в небе,

На лугу все том же — и вновь пытаюсь
Запустить длиннохвостую эту птицу,

А она там бьется, дрожит, ныряет

И опять тянет вверх, пока не взовьется
В вышину под общие крики восторга,

И летит, разматывая, как с катушки,

Нить с моей руки, и восходит к небу,
Как цветок, растущий на длинном стебле;

Выше, выше восходит змей — и уносит

Взгляд тоскующий все дальше и дальше в небо,
Пока нить не лопнет и, торжествуя,

Он умчится прочь от нас, одинокий

И свободный — как паданец, взмахом ветра
Сорванный с поредевшего древа.