Я почти не знал ту область магии, которой занималась Тао. Сперва она хотела пойти по стопам Мэй и учиться созданию новых заклятий, совместимых с современными маггловскими приборами, тех, что действовали в узком диапазоне магических частот, не влиявших на работу электроники — к середине 21 века это направление в колдовском мире стало едва ли не самым актуальным. Однако позже она передумала и решила изучать древние магические техники, которые были не такими быстрыми и практичными, как современные, зато гораздо более глубокими.

— Кстати, — вдруг сказала Тао. — А где он похоронен?

— Не знаю. Никогда не интересовался, — ответил я. — Вон Кремер вышел — значит, нам разрешили.

Следуя за старым аврором, чье вытянутое лицо наполовину скрывали Темные Очки, мы направились в замок, в холле которого нас ожидали Хагрид и Макгонагалл.

— Хорошо, что ты зашел, Линг, — произнесла она, пожимая мне руку. — Знаю, в прошлый раз тебе было некогда — кентавры, переговоры… — Она посмотрела на Тао, с детским восторгом разглядывавшую высокие потолки и стены холла. Спохватившись, я сказал:

— Это моя дочь Тао. Она приехала на пару дней, полюбоваться на британские достопримечательности.

— Рада познакомиться, юная леди. — Макгонагалл представилась и тоже пожала ей руку. — Хагрид с удовольствием проведет для вас экскурсию по школе, а мы с вашим отцом немного поговорим. Когда закончите, поднимайтесь в мой кабинет — угощу вас чаем.

Хагрид повел Тао вниз, в слизеринские подвалы, а я, бросив взгляд в сторону Большого зала, отправился по лестнице вслед за директором.

На втором этаже Макгонагалл взяла меня под руку, и мы продолжили наше восхождение.

— Я хотела сказать тебе одну вещь, Линг, — негромко произнесла она. — Давно хотела, но не знала, смогу ли, появится ли у меня такая возможность. Даже когда ты вернулся в Англию, я не знала, будет ли у меня шанс.

Я молчал, не представляя, что она имеет в виду. Мы остановились на третьем этаже у окна, рядом с невысокими золотистыми доспехами. Напротив, у самого начала коридора, висел портрет колдуньи в синем платье. Вокруг никого не было, но откуда-то издалека доносились голоса детей, и этот шум рождал во мне приятное спокойствие.

— Я хотела перед тобой извиниться, — сказала Макгонагалл. — Извиниться за тот бой, за то, что стреляла в тебя.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем она говорит. Казалось, целые куски моей жизни возникали в сознании только тогда, когда о них вспоминали другие. И сколько деталей моего прошлого еще ожидают своей очереди? Скорее всего, очень много.

— Профессор… — начал я, но Макгонагалл перебила:

— Минерва, Линг.

Я кивнул.

— Вам не за что извиняться. Вы — единственная, кто в тот момент поступил правильно. Это я говорю вам как военный.

— Так ты меня не успокоишь, — усмехнулась Макгонагалл. — Тем более своим одобрением. Я ведь не солдат, а учитель, и должна была лучше знать и понимать своего ученика.

Я покачал головой, но спорить не стал. Возможно, по–своему она была права.

— Вы очень изменились, — сказал я.

— Как и все, — ответила она. — Как и ты. У тебя взрослая дочь. Не обижайся, но мне трудно представить тебя в кругу семьи.

Мы направились по длинному коридору к лестнице на четвертый этаж. В среде легионеров не было принято говорить о своих семьях, тем более о детях, но я уже несколько лет жил полугражданской жизнью, и наверное, Тао права: следует различать осторожность и паранойю.

— Сначала мне это тоже было трудно представить, — признался я. — Когда родилась Тао, мне едва исполнилось двадцать, и я ни о чем таком не помышлял.

— Мне кажется, вы с ней очень похожи, — заметила Макгонагалл.

"О да", мысленно вздохнул я и ответил:

— Верно, она папина дочка.

Разговор на подобные темы был непривычен — меня словно заставляли выдавать какую-то тайну, и я толком не знал, как себя вести. Однако Макгонагалл, похоже, это понимала.

— Я не собираюсь пытать тебя о твоей семье, хотя мне очень интересно, — продолжила она. — Из вашего выпуска я знаю почти обо всех — они здесь, более–менее на виду, если не в Британии, то в Европе; я то и дело что-нибудь о них слышу. Их дети учились или учатся в школе. Но ты исчез на двадцать с лишним лет, и мы даже не знали, жив ли ты.

— Жив, — усмехнулся я. — Просто мне хотелось свободы… насколько это вообще возможно.

— Свободы подальше отсюда.

Я кивнул.

— И ты ее нашел?

Смысл вопроса контрастировал с мягким, спокойным тоном директора. Немного подумав, я ответил:

— Нет. Но очень скоро это перестало быть важным.

Макгонагалл легко сжала мой локоть.

— Я понимаю, — негромко произнесла она, и до самого седьмого этажа мы поднимались в молчании. Ожидая пробуждения собственного прошлого — воспоминаний, реакций, эмоций, — я не находил ничего, и когда мы остановились на площадке у лестницы, испытывал смутный дискомфорт, не понимая, в чем дело, почему я чувствую себя так странно.

Странно повела себя и Макгонагалл. Она похлопала меня по руке, смущенно улыбнулась и сказала: