Так неотрывно смотрит на поплавок упорный рыбак, принявший рыбью игру в терпение: надо набраться много сил, чтобы ленивая тень в глубине, услышав твое заклинание: «Клюнь, клюнь, клюнь, пожалуйста», — метнулась вверх и заглотила заманчивую наживку.

Вовка был также похож на охотника, засевшего в кустах и ожидающего, когда запоет, затокует глухарь.

Да, Вовкин вид можно было сравнить с тысячами состояний, вместе взятых, когда люди хотят добиться своего и ради этого готовы на любое, самое даже небывалое для них терпение.

И он дождался!

Не просто дождался — он победил!

Все трое, включая сержанта, мы сразу увидели, как сперва несколько раз остановился, будто споткнулся, тот мой обидчик в майке с длинными лямками салатового цвета. Потом он заметался по площадке, обтянутой шнуром, подскочил к Вольфгангу и что-то стал ему торопливо объяснять.

Тот растерянно заоглядывался и двинулся к Федоту, одной рукой показывая на салатового немца, а другою хлопая себя по животу.

— Наконец-то! — глухо проворчал Вовка и победно распрямился.

Федот приподнимался с травы, ничего не понимая, глядя то на Вольфганга, то на трясущегося немца.

И вдруг тот побежал! Да как! Опрометью!

Так, наверное, бегут от овчарок, спасая свой зад! Так бегут, опаздывая на поезд и догоняя последний вагон! Так бегут с неволи, наконец!

Похоже, именно это вообразил один из безусых помощников Федота. Он вскочил, может быть, даже спросонья, и, схватив винтовку, крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

Солдат даже не целился.

Мне кажется, все-таки патронов им, и правда, не выдавали на эту службу. А трехлинейки образца 1896 года таскали они просто для собственной уверенности.

Тем не менее, Федот по-боевому гаркнул:

— Отставить!

И заржал. Да и все заржали, включая немцев, потому что тот зеленомаечник пробежал полдороги до колонки, свернул в сторону к нашему забору, заросшему лопухами, и скрылся в них. Меж тем скрыться полностью ему не удалось, голова с большим носом крутилась на тонкой шее, лопухи шевелились, и тут раздался не боевой, но отчетливо слышимый выстрел.

— Фу-у! — изображая отвращение, но в то же время и радостно, крикнул Вовка. Все засмеялись опять. Только он один не рассмеялся. А чего смеяться над тем, чего сам добиваешься?

Вольфганг смеялся зря. Минуточку спустя, как зеленомаечный вернулся из лопухов, он снова ринулся туда, а за ним вдогонку бросился еще один пленный. А за ним — еще.

Минут за пятнадцать, не больше, в лопушиные заросли сбегало человек семь, не меньше. Работа у немцев решительно затормозилась. Вольфганг-не-Амадей стал переставлять своих работников, ведь те, кто бегал в лопухи, не могли забивать камень и их перевели таскать носилки с песком или снимать слой земли. В общем, вся работа покосилась.

А сквозь лопухи, изрядно помятые, светились бледные немецкие задницы.

— Да-а, — задумчиво проговорил Федот, ни к кому не обращаясь. — Вот это командованием никак не предусматривалось.

А потом обернулся к нам:

— Может, вы, — сказал он обоим, — и победили, но сорвали мне весь план.

Вовка пожал плечами первым. Я вторым.

— Да ладно вам, — сказал Федот-да-не-тот, — я ведь все видел.

И тут на меня что-то накатило, и я брякнул, как мне показалось, и невпопад, и в точку. Бывает такое? Еще как! В ответ Федоту я сказал, его мысль продолжая:

— Но… поверил алгеброй гармонию?

Он уставился на меня так, будто я, например, свободно заговорил по-немецки. Потом опомнился и ответил:

— В каком-то смысле — да.

18

А диверсант Вовка добился, оказывается, существенных успехов. Дня три, может, четыре команду пленных привозили в уменьшенном составе, и Федот сообщил, что недостающие лечатся в лазарете. При этом предупредил меня, чтобы Вовка, да и я, по возможности, тут без дела не болтались, потому как немцы все никак не могут додуматься о причине своего неудобства. Просто головы сломали!

Наутро же с командой прибыл очень пожилой и весь какой-то больной, с седыми усами капитан в сильно выцветшей гимнастерке и, оглядевшись, пошел в нашу калитку. Переговоры он вел с бабушкой, а речь шла о том, чтобы в случае острой необходимости пленные могли пользоваться нашим туалетом.

Бабушка поначалу даже ахнула от такого дерзкого предложения, и если бы перед ней стоял бравый красивый полковник в отутюженной форме, наверняка бы шуганула его тряпкой со двора. Но перед ней мялся старик, явно недооцененный воинским командованием. Галифе у него пузырились на коленках, он переступал неуверенно с ноги на ногу и глядел на бабушку виноватым взглядом.

Она помолчала, повздыхала, наверное, вспомнила, как начинала оттирать вчера свое ведро от вражеской нечисти, опустила голову и повела капитана к отхожему месту. Туалет наш был весьма простонародный, сугубо отечественный — скворечник на птичьих ножках, которые, к тому же покосились.

Деловито осмотрев его, мятый капитан посочувствовал бабушке, заверил, что завтра же пришлет нужный пиломатериал и скворечник наш силами тех же немцев укрепит и даже, если бабушка не возражает, покрасит.

На том они и сошлись, хотя окончательно точка была поставлена гораздо позже, когда с работы вернулась мама.