Я удивительно отчетливо помню свою мать. По фигуре она была упитанной и полной женщиной, но при этом невероятно подвижной и активной. Поверьте до некоторых пор, никогда я не видел её неподвижной или молчащей. Казалось, что в её сердцевине находится мощнейший из известных двигателей Земли, вырабатывающий динамику телодвижений, мимики и многоголосия звуковых эффектов. В повседневной одежде мамы преобладали яркие насыщенные цвета, современные светоотражающие материалы, богато украшенные бесчисленными ошметками рюш и декоративных нашивок, часто вместо светского платья я видел на ней исключительно костюмы клоунов и ростовых кукол. Огненные кричащих цветов парики, накладные потешные носы, забавные разноцветные бакенбарды и искусственные бороды, разные пластмассовые очки-приколы дополняли разбитной дизайн матери. Каждый день моего детства был настоящей изящной сказкой, бесконечным посещением цирка шапито, который находился буквально у нас дома, и работал, если так можно выразиться, всего для одного зрителя — для меня. С матушкой никогда не было скучно или грустно, она давала мне то, что принято сейчас называть тривиально и пресно — хорошее настроение. Я не могу назвать её имени, по причинам конфиденциальности моих неофициальных воспоминаний, но поверьте мне на слово о такой матери мог мечтать каждый ребенок, живущий в те далекие, дикие, по нынешнем меркам, времена.

Запах нутряного жира — вот та капля «дегтя», которая присутствовала в моих детских воспоминаниях. Обычно мать использовала много грима для создания своих образов и дизайна на лице и теле. Театральный грим, который непомерно дорого стоил в те стародавние времена, впрочем, и сейчас цены на него неоправданно высоки, из экономии мать делала сама. Рецепт грима довольно прост: необходимо взять нутряной жир животных («барсучье» сало) и растопить его на медленном огне в любой эмалированной посудине; более всего для приготовления грима подходил нутряной жир свиней и рогатого скота. Затем растопленный жир, пока он был горячим, несколько раз фильтровали, удаляя шкварки и прочие не растворяемые сгустки и включения, а далее, разделив на порции, тщательно перетирали получившийся состав с цветными натуральными красками. На выходе получалась некая эластичная и безвредная для кожи мазь различных цветов. Самый важный цвет белый — белила, ими мать обычно закрашивала всю поверхность своего лица и открытые участки тела. Затем шли популярные красный и черный цвета, ими рисовались кроваво алые губы, брови и другие элементы масочного потешного дизайна. И поныне вспоминая детство, в горле у меня будто бы снова стоит навязчивый неприятный запах кипящего животного жира, словно все, что я вспоминаю, происходит наяву, где-то совершенно рядом.

Особенно хорошо я помню наши обеды. Начиналось это так, как только наступало время обедать, в доме срабатывали будильники. Будильников было не меньше сотни, они кукарекали, блеяли и квакали, звонили большими и маленькими колокольчиками, пищали и пиликали на все лады и тональности, дом наполнялся праздничной веселой какофонией. Обед, обед, обед пришел — зазывала разными прикольными голосами мать и кругами носилась по комнатам, пока не скрывалась на кухне. Затем матушка выкатывалась гимнастическим колесом из кухни, откуда вереницей по детской железной дороге вальяжно выезжали кастрюли, горшки, крынки и склянки со всякой едой. Звучали медные торжественные фанфары, и вдруг из глаз матушки двумя уморительными струйками начинали брызгать игрушечные слезы, мама же кукольно хихикала и колотила себя по вискам, как неисправная игрушка, желающая себя отремонтировать легким ударом по комполу.

Я сидел за большим обеденным столом в забавном колпачке с кисточкой на макушке и с красным поролоновым носиком на резинке. Когда все кастрюли, крынки и черепки, наконец, под вопли и улюлюканья меня и мамы, водружались на стол, начиналось самое интересное. И чего только не оказывалось в кастрюлях и крынках: оттуда вылетали пружинами пищащие монстры и куклы, доставались живые кролики и кошки, выпархивали голуби и малюсенькие декоративные птички колибри, высыпалось конфетти вместо чая, выпрыгивали игрушечные лягушки из масленицы или мармеладницы, — а я заливался смехом до тех пор, пока в самой маленькой неприметной кастрюльке мы не находили непосредственный предмет нашего обеда, простую чечевичную кашицу или омлет из сухого яичного порошка. Жили мы не богато, питались обычной социальной пищей, той, которой снабжало горожан государственная продовольственная корпорация. Однако приправленная таким здоровским высококлассным шоу пресная и малокалорийная еда казалась мне тогда самой вкусной на свете. Так было всегда и мне представлялось, так будет вечно, о детство наивный период недоразвитой по возрасту личности.