Вот мы сидим здесь. Я говорю, а ты слушаешь. Если ты будешь только слушать, ты становишься делателем; слушание и есть твое действие. Если ты превращаешься в наблюдателя, тогда, слушая мою речь, ты будешь осознавать еще и сам процесс слушания. А если наблюдатель есть во мне и такой же наблюдатель пробуждается в тебе, тогда там, где было только двое, появляется четыре человека: один говорящий, другой — наблюдающий за его речью, один слушатель, другой — наблюдающий за его слушанием. Получается, что ты слушаешь и одновременно наблюдаешь за своим слушанием. Ты можешь стать наблюдателем сию же секунду, для этого ничего специально не нужно делать. Ты слышишь, как я говорю. Слушание происходит в твоем теле и уме. А теперь понаблюдай за тем, как оно происходит. Встань позади слушания и наблюдай за ним. Уловив только проблеск этого состояния, ты почувствуешь, что в тот же миг исчезает твое несчастье, что испаряется тревожность, спадает напряжение.
Так что всякий раз, когда ты встаешь перед выбором — быть делателем или наблюдателем, выбирай наблюдателя. Делатель, сидящий в тебе, — это часть длинной, старой череды условностей и ограничений; стоит тебе дать малейшую слабину, и делатель заполоняет тебя всего. Но беспокоиться незачем: не имеет значения, как глубоко укоренились в тебе условности делателя, поскольку все они фальшивы и призрачны. А фальшивка не имеет ни веса, ни ценности, будь она сколь угодно огромной.
Ты, наверное, забыл, но наблюдение — это твоя истинная природа.
По этой причине достичь состояния наблюдателя не так уж и сложно — его можно снова пробудить в себе. Каждый раз, когда ты что-то делаешь — обедаешь, идешь вдоль дороги, принимаешь душ — основное внимание уделяй наблюдению, а не самому действию. Купаясь в душе, смотри, как твое тело моется, за обедом смотри, как оно ест, и вскоре ты обнаружишь, что наблюдающая птица внутри тебя стала расправлять крылья. Почувствовав, как взъерошились ее перья, ты все больше будешь осознавать ее присутствие на дереве. По мере того как ощущение ее присутствия будет в тебе усиливаться, присутствие нижней птицы будет постепенно уменьшаться.
Позволь мне сказать о том, чего в той истории нет: в один прекрасный день, когда твое ощущение присутствия станет тотальным, нижняя птица, делатель, исчезнет навсегда и ты обнаружишь, что на дереве осталась одна птица. Для человека несведущего здесь тоже только одна птица — делатель; разглядеть вторую он не может. И для человека пробужденного птица только одна — наблюдатель; второй он не видит.
Настанет момент, когда ты тоже увидишь, что есть только одна птица. В тот день, когда останется только одна птица, ты достигнешь состояния
Ошо,
если интеллект воздвигает такие высокие барьеры на пути к самореализации, то какой смысл в том, чтобы развивать его и заниматься его совершенствованием? Может, детей лучше сразу учить медитации, а не заниматься их интеллектуальным развитием, тем самым уничтожая их невинность?
Стоит поговорить на эту тему, она важна. Естественным образом возникает вопрос: если ум — столь мощная преграда, зачем его тренировать? Почему бы вместо того, чтобы посылать детей на учебу в университеты, не обучить их медитации, пока они еще невинны и простодушны? Почему бы вместо развития у них логики и мыслительных способностей, вместо обучения не погрузить их, со всей присущей им невинностью и простотой, в медитацию? Если ум — это препятствие, зачем помогать его укреплению? Почему бы не избавиться от него, даже не приступая к его развитию?
Если бы ум был только препятствием, это было бы замечательно. Но препятствие может стать и трамплином. Ты идешь по дороге и видишь впереди огромный камень, лежащий прямо посередине. Перед тобой возникло препятствие, и ты можешь повернуть обратно, решив, что этот путь больше никуда не ведет. Но если ты заберешься на эту скалу, перед тобой откроется новая дорога, причем на совершенно ином, более высоком уровне. Открывается новое измерение. Неумный человек повернет обратно, сочтя камень непреодолимым препятствием. Человек мыслящий использует камень в качестве лестницы. Способность к осмыслению, мудрость и то, что мы называем интеллектом, — совершенно разные вещи.