Сэнди, мой модный римский приятель, рассказывал про Кредитные столбы, соловьем заливался про то, какой у них крутой ретродизайн, и дерево местами нарочно сучковатое, а вместо кабелей разноцветные электрогирлянды. Старомодность Кредитных столбов, очевидно, должна была напоминать о более стабильных периодах истории нашей страны, вот только на уровне глаз в столбах светились крошечные счетчики со светодиодами: идешь мимо, а они считывают твой Кредитный рейтинг. На верхушках развевались лозунги Департамента возрождения Америки на нескольких языках. В китайских кварталах Восточного Бродвея — «Америка славит своих транжир!» на английском и китайском, с мультяшным скаредным муравьем, радостно скачущим к кургану завернутых рождественских подарков. В латинских кварталах Мэдисон-стрит — на английском и испанском: «Копи на черный день, huev'on [26]» с хмурым кузнечиком, предъявляющим зрителю пустые карманы трапециевидного пиджака-«зута». Эти лозунги перемежались другими, на трех языках:

Мест нет

Избегай депортации

Латиносы копят

Китайцы тратят

ВСЕГДА поддерживайте свой Кредитный рейтинг

в рамках лимита

Департамент возрождения Америки

«Вместе мы удивим мир!»

При виде того, как целые человеческие расы запросто подгоняются под стереотипы, меня сотрясла необременительная либеральная дрожь, однако мой внутренний вуайерист желал узнать, какой у кого Кредитный рейтинг. У старой китаянки — пристойные 1400, но у других — молодой латиноамериканской мамочки, даже у расточительного хасидского подростка, что пыхтел вниз по улице, — красные мигающие циферки показывали ниже 900, и я за них встревожился. Я прошел мимо одного Столба, он считал данные с моего эппэрэта, и я увидел собственный рейтинг, весьма впечатляющие 1520. Однако рядом с рейтингом мигала красная звездочка.

Это что же, выдра не сняла флажок?

Я отправил тинку Нетти Файн, но в ответ получил устрашающее «Адресат удален». Это как понимать? Никто никогдане удаляется с «ГлобалТинов». Я попробовал отследить ее по «ГлобалСледу», но получил ответ еще ужаснее: «Адресат не найден/неактивен». Как это может быть, что человека нельзя найти?

В Риме мы с Сэнди ходили обедать к Тонино и обсуждали, о чем ностальгируем, вспоминая Манхэттен. Я больше всего скучал по жареным пельменям со свининой и зеленым луком на Элдридж-стрит, он — по стареющим чернокожим командиршам в газовой компании или в бюро по трудоустройству, которые звали его «миленький», или «сладенький», а иногда «малыш». Вовсе не гейские штучки, говорил Сэнди, просто эти негритянки его успокаивали, он с ними расслаблялся, как будто на миг совершенно незнакомый человек дарил ему любовь и материнскую заботу.

Пожалуй, вот этого мне и не хватало сейчас, когда Нетти Файн «неактивна», Юнис за шесть часовых поясов от меня, Кредитный столб всех преобразует в трехзначные числа, невинного толстяка выволакивают из самолета, а Джоши говорит мне, что «будущая зарплата занятость = давай обсудим», — мне не хватало капельки любви и материнской заботы.

Я бродил туда-сюда по восточным кварталам Грэнд-стрит, пытаясь взять себя в руки, вписаться в обстановку. Но Кредитные столбы — это еще не все. За год, миновавший с моего отъезда в Рим, район изменился. Чахлые заведения по-прежнему на месте — ветшающие забегаловки с линолеумом на полу, с названиями вроде «Хижина „Пицца Хоть Куда“», где безденежные клиенты тычут пальцами в клавиатуры старых компьютерных терминалов и размазывают по лицу оливковое масло, а в углу заплесневелый десятитомник «Новой энциклопедии популярной науки» 1988 года караулит посетителей, умеющих читать. Но в населении ощущалась незнакомая бесцельность, безработные ковыляли по улицам, усеянным куриными костями, точно вылакали пинту хлебного спирта, а не шеренгу бутылок лагера «Негра Моделос», и лица у них были залакированы депрессией, какую я обычно различаю в отце. Семилетняя ангелица с косичками выкрикивала в свой эппэрэт: «Еще раз эта черномазая жопу свою покажет — врежу ей в живот!» Престарелая еврейка из моего кооператива упала на запекшийся асфальт и лежа медленно крутилась, точно черепаха, а ее друзья нависли над ней защитным тентом. Алкаш в цветастой гуайавере присел под утыканным лезвиями забором развалившегося дорогого кондоминиума, стянул штаны и начал испражняться. Я и прежде видел, как этот господин публично срет, но сейчас он так болезненно кривился, так отчаянно растирал голые ляжки, будто их не грела даже июньская жара, так прерывисто порыкивал в исполосованное облаками портовое небо нашего города, что знакомая улица заскользила прочь от меня, утекая в Ист-Ривер, в новую складку времени, где все мы скинем штаны и примемся неистово срать на родную землю.