Я обхватил ее за плечи и почувствовал, как она дышит. Джоши выпрямился, и я увидел его мышечный тонус, глубоко прошитую сосудами реальность его будущего тела — микроскопические машины зарывались в него, исправляли ошибки, перенаправляли, перенастраивали, переустанавливали одометры в каждой клетке, и он излучал скороспелый детский свет. Из нас троих один я активно умирал.

— Ну ладненько, давайте-ка займемся винной вкусняшкой, — сказал Джоши. Засмеялся — на редкость фальшиво — и убежал на свой изобильный камбуз.

— Я его никогда таким не видел, — сказал я Юнис.

— Он на тебя похож, — ответила она. — Большой ботан. — Я улыбнулся, радуясь, что она понимает нашу с ним общность. Из нас троих получилась бы семья, мелькнуло у меня в голове, хотя моя роль в ней неясна. Юнис смахнула волосы с моего лба, разгоревшись лицом от сосредоточенности, мазнула блеском по моим потрескавшимся губам. Одернула мне летнюю рубашку, чтобы лучше сидела под легким кашемировым пуловером. — Сделай вот так, — сказала она и потрясла руками. — А теперь одерни рукава.

Джоши вернулся и вручил ей бокал вина; мне пурпурный аромат достался в кружке.

— Прости за кружку, Ленни, — сказал Джоши. — Мою уборщицу задержали на КПП ДВА на УМ.

— Где-где? — переспросил я.

— На Уильямсбергском мосту, — пояснила Юнис. Они с Джоши закатили глаза и засмеялись — да, аббревиатуры мне по-прежнему не даются. — У вас очень красивая квартира, — сказала Юнис. — Эти плакаты, наверное, миллиарды стоят. Такое старое все.

— Включая хозяина, — сказал Джоши.

— Нет, — ответила она. — Вы отлично выглядите.

— Да и ты тоже.

Я лишний раз одернул рукава.

— Давайте я вам тут все покажу, — сказал Джоши. — Моя специальность — двухминутные экскурсии.

Мы зашли в его захламленный «творческий кабинет». Юнис уже почти допила вино и теперь изобретала способ стереть пурпур с губ посредством пальца и прозрачного зеленого желе из тюбика.

— Это кадр из моего моноспектакля, — сказал Джоши. На Изображении в рамке он был в арестантской робе, а на шее у него висело огромное чучело альбатроса. Сейчас он выглядел на тридцать лет моложе, а Изображению лет десять, не меньше. Сбросил четыре десятка. Полжизни исчезло.

— Пьеса называлась «Материнские грехи» [77], — подсказал я. — Очень смешная, очень глубокая.

— На Бродвее ставилась? — спросила Юнис.

Джоши засмеялся.

— Ага, как же, — сказал он. — Дальше этого мерзотного клуба в Деревне не прошла. Но мне плевать было на успех. Креативность, работа с сознанием — вот мой рецепт долголетия. Перестанешь думать, перестанешь задавать вопросы — подохнешь. Легче легкого. — Он потупился, видимо, сообразив, что это выступление продавца, а не вождя. При Юнис он нервничал — сразу видно. У нас в «Постжизненных услугах» нет недостатка в привлекательных женщинах, но от их повальной самоуверенности они все на одно лицо. Кроме того, Джоши всегда говорил, что пока бессмертие не «обеспечено железно», у него нет времени на романы.

— Это вы сами нарисовали? — спросила Юнис, показывая на акварель: на рисунке безымянная сила разрывала натрое обнаженную старуху, обвислые груди летели в разные стороны, и удерживал фигуру только темный холмик лобка.

— Очень красиво, — сказал я. — Просто Эгон Шиле [78].

— Это называется «Клеточный распад», — сказал Джоши. — Я нарисовал штук двадцать вариантов, и все совершенно одинаковые.

— Она немножко напоминает вас, — сказала Юнис. — Мне нравятся тени под глазами.

— Ну в общем… — сказал Джоши и застенчиво скрипнул горлом. Мне всегда было неловко смотреть на портреты его матери, как будто я зашел в ванную и застал собственную мать, когда она поднимала свою усталую корму со стульчака. — А ты рисуешь?

Юнис закашлялась. Появилась Улыбка Великого Смущения, и стыд высветил ее веснушки четким рельефом.

— Я училась, — еле выдохнула она. — В Элдербёрде. Курс рисования. Ничего особенного. Я не умею.

— Я не знал, — сказал я. — Что ты училась рисовать.

— Это потому что ты никогда меня не слушаешь, обормотина, — прошептала она.

— Я бы посмотрел на твои рисунки, — сказал Джоши. — Я скучаю по живописи. Она меня очень успокаивала. Можем собраться как-нибудь и вместе поучиться.

— Или можешь пойти на курсы в Парсонс, — предложил я Юнис. Я представил, как они вдвоем, живая и бессмертный, вместе создают что-то, Изображение, «произведение искусства», как раньше выражались, — и мне тотчас стало жалко себя. Ах, если б у меня была склонность к карандашу и краскам. Почему я обречен страдать от этой древнееврейской словесной болезни?

— Пожалуй, мы обаможем пойти на курсы в Парсонс, — сказал ей Джоши. — Ну, типа, вместе.

— Но у кого есть время? — рискнул я.

Мы вернулись в гостиную, где Джоши и Юнис опустились на уютный изогнутый диван, а я примостился напротив на кожаной оттоманке.

— Будем здоровы, — сказал Джоши, кружкой чокаясь с длинноногим бокалом Юнис. Они улыбнулись друг другу, и она повернулась ко мне. Пришлось встать, подойти к ним и завершить ритуал. А затем снова садиться. В одиночестве.

— Будем здоровы, — сказал я, едва не разбив Джоши кружку. — За моих самых любимых людей.