Или почти всегда без запинки. Все мы знаем, конечно, что координация при исполнении приказов мозга может быть в значительной степени нарушена. Алкоголем, например (чему я, к сожалению, каждый день являюсь свидетелем, просто выходя на улицу и сталкиваясь с некими сизеносыми индивидуумами, просящими д-д-дать им т-т-три – ик! – р-р-рубл – ик! – ка, чтобы доехать до госпиталя, где лежит их тяжело больная жена), сильным морозом или местной анестезией от укола зубного врача. В таких случаях языковая симфония дает сбои. И это происходит с такой родной, знакомой и легкой в исполнении симфонией!

Представьте себе, что бывает, когда дирижер дает команду исполнять совершенно новую симфонию или хотя бы только отдельные ее элементы. Фальшивые ноты! Протесты! Прямой саботаж – некоторые новые элементы настолько странны и непривычны, что музыканты просто-напросто отказываются подчиниться и продолжают наигрывать свои старые любимые мелодийки и темы вместо тех, которые требует от них дирижер. Всем своим поведением они говорят дирижеру, что они понятия не имеют, что от них требуется, что они этим новым штучкам не обучены, что они устали от всех этих глупостей, что они хотят, чтобы, в конце концов, их оставили в покое!

Как же поступит в этой ситуации дирижер? Капитулирует ли он полностью, проявив позорное малодушие? Настоит ли он на своем частично, заставив-таки музыкантов-саботажников исполнять новую симфонию, но абы как, с фальшивыми нотами и неуместными коленцами – вы слышали когда-нибудь плохо сыгранный оркестр? Или же у нашего дирижера достанет воли и энергии приструнить своих нерадивых подчиненных и заставить их играть слаженно и красиво?

На этот вопрос каждый может ответить только он сам, и никто другой…

Прослушивание и начитывание, или Напашыхонисёбылатиха

Первоначальное многодневное прослушивание служит для прорыва первых линий обороны нашего мозга – нашего привычного я – от вторжения чужака – другого языка. Мы должны подвергать наш слух и контролирующие его мозговые центры постоянному давлению речи на изучаемом языке. Не двух-, трехкратное – и тем более не так часто практикуемое однократное! – прослушивание диа­лога, а многодневное его прослушивание – каждый день не менее трех часов – технические аспекты такого прослушивания я объясню позже.

Дело в том, что при одно-, двух-, трех– или даже двадцатикратном прослушивании вы даже не слышите то, что вы слушаете. Тут пока что и речи не идет о понимании, а об элементарном распознавании звуковых элементов чужого языка. В нашем мозге нет программы, позволяющей ему распознавать звуки чужого языка с далекой от родного языка фонетикой. Почти всегда в таких случаях мы слышим только странный шум, а не цепь распознаваемых нами фонем. Зачастую мозг подсовывает нам фантомные звуковые образы – нам кажется, что мы слышим знакомые слова или звуки, которых на самом деле нет. Например, когда я слышу совершенно незнакомую для меня узбек­скую речь, я иногда могу поклясться, что различаю какие-то английские слова или даже целые фразы, хотя я совершенно точно знаю, что этого не может быть, и совершенно точно знаю, какого рода фантомные явления со мной – моим слухом – происходят.

Цель заключается в том, чтобы услышать – научиться слышать – чуждые элементы нового языка. Задача в том, чтобы заставить наш мозг, преодолев его сопротивление, выработать программу распознавания чуждых нашему языку фонем.

Прослушивание вначале – два-три дня на матричный диалог – должно быть слепым – без попытки следования глазами по тексту вместе со звуками или вслед за ними. Дело в том, что отображение звуков любого языка на письме является весьма условным

(в разных языках в разной степени), и вас этот зазор между тем, что вы слышите, и тем, что вы видите, будет очень и очень сбивать с толку, сильно мешая слышать действительные звуки иностранного языка.

Если вы, мой оскорбленный собеседник, хотите возмутиться – а я подозреваю, что хотите! – и произнести гневную тираду о том, что во всех языках все должно быть так же, как и в русском – как слышится, так и пишется, то я позволю себе несколько охладить ваш благородный пыл – русский язык в этом смысле ничем не отличается от других языков.

Зачастую – в нормальной речи практически всегда – мы говорим одно, а пишем совершенно другое. Небольшое количество примеров.