«Милая, родная моя Мари!

Изо всего, чем я здесь дорожил, более всего я сожалею о тебе.

Не о жизни: она была долгой и на удивление счастливой почти до самого конца. Нет, даже не „почти“: благодаря моим противникам и клеветникам я избавлен от тягот преклонного возраста и умру здоровым, а это преимущество неоценимое.

Не о любви ближних и о славе: я имел их довольно и, если правы те, кто говорит об этих предметах как о том единственном бессмертии, которое нам доступно, буду в некоей степени жив ещё порядочное время.

Не о том горьком уроке, который я получил напоследок. Ведь, как оказалось, ни честное служение обществу, ни важные услуги родине, ни карьера, употребленная на преуспеяние человеческих искусств и знаний, ни даже сиюминутная польза, приносимая новому режиму с его бесконечными войнами — не могут избавить от зловещего конца и от такой смерти, которая должна постигать лишь преступников.

Не о том, что все полученные мной житейские уроки нельзя будет в полной мере передать кому-либо, связанному со мной кровными узами.

Нет, всё это не стоит чернил, которые трачу ради того, чтобы записать эти мысли.

Я жалею тебя, потому что получил тебя незрелой — нет, не в грубом смысле этого слова, — и сделал от начала до конца той, кто ты есть. Подогнал по себе, как драгоценную одежду, из которой до самого конца может не выветриться мой запах. Помнишь, как мы с тобой полушутя обсуждали древнюю мысль о четырех гуморах, связанных с темпераментами, — и приходили к выводу, что тела наши в самом деле управляются той же всевластной химией? Что в зависимости от мгновенных сигналов, проходящих по нервным нитям, в нашу кровь из неведомых пока резервуаров малыми дозами впрыскивается то одно, то другое — и что те, кто близок, соединяются этом практически в один организм? Ты ещё, смеясь, вспоминала опровергнутую легенду о флогистоне…

Но это действительно правда — я узнал о том доподлинно. В чём-то мы давно стали единым существом, И, уходя, обрекаю тебя на нечто куда худшее, чем печаль, и более горькое, чем одиночество. Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Это проклятие любви, которая изливается в необожжённый сосуд. Может быть, мне следует благодарить, что твои чувства ко мне, тёплые и нежные, были не слишком пылки.

Если сложить вместе два идеально отполированных бруска латуни и цинка, по прошествии времени жёлтое проникнет на территорию серого, а серое — жёлтого, и разъединить их можно будет лишь насильственным способом. Это плохая химия, но очень хорошая физика. Урок палаты мер и весов, где я также работал последнее время.

Грех падёт на того, кто допустит подобное с существом, ему подвластным. Но нет: ты сильная. Ты самодостаточна. Те чувства, которые я тебе внушил, не позволят истечь кровью в разлуке.

Более того: ты единственное тёплое существо, которое останется на этом свете после меня. Всё, что я сказал о жене и возлюбленной, можно отнести и к ребенку — ведь ты во многом моё дитя.

И всё же — прости. Доверься тому, кто доставил тебе эту записку. На мне лежит грех — пусть не из таких, что именовались раньше смертными. На мне и исправление.

Целую тебя. Будь сильной. Будь мудрой.

Твой муж Антуан Лоран»