В моем классе училась девочка Вирджиния, она жила прямо напротив нас на седьмом этаже здания, где располагалась редакция «Экип». Она не придавала проблемам никакого значения – ни своим, ни чужим. Ее мать работала уборщицей, снимала крохотную квартиру, десять квадратных метров или вроде того, и растила дочку одна. Вирджиния постоянно вытаскивала меня в кино или на какую-нибудь вечеринку и каждое утро распахивала окно, пробуждая меня свистом. Вирджинии удивительным образом удалось меня растормошить. Я стала общаться с самой крутой компанией коллежа и слушать The Specials, Madness, Policeи The Selecter, я прогуливала уроки, которые считала скучными, а вместо занятий часами сидела в парижских кафе, слушала разговоры, участвовала в жарких диспутах и шлялась по Галерее Лафайет. Я большими шагами осваивала новый мир – мир, который жил, пульсировал, сражался.

В январе 1980 года, кажется, четвертого числа, сестра моей бабушки и ее супруг Клод Ельник, который в те времена работал директором информационного отдела Франс-Суар, были приглашены в телепередачу «Апостроф» для разговора о книге «Двое и безумие», которую они написали вместе. В книге повествование ведется от лица двоих: это описание болезни Барбары, характеризующейся всплесками жизнерадостности и периодами глубокой депрессии.

Нет сомнений в том, что телепередачу показывали в конце рождественских каникул, и все семейство собралось в Пьермонте перед крохотным экраном телевизора, который возвышался на деревянной тумбочке посреди гостиной, чтобы в священной тишине следить за увлекательным действом. Одни устроились в широких креслах на пушистых покрывалах, другие сели на пол, на синий мягкий ковер. Передача едва началась, а уже нетерпеливые зрители перешептывались, что-то обсуждали: почему однаженщина такоделась, ктовозьмет слово первым, этоткостюм превосходен… Тише! Тише! – вдруг сказал кто-то. И вот – Барбара и Клод выступили вперед, чудесные, восхитительные, замечательные – да замолчите же все наконец, кто так громко кашляет?!

Когда мы вернулись в Париж, Люсиль стала рисовать на стенах гостиной, служившей ей спальней, некую странную фреску ядовито-зеленого цвета на белом фоне. По крайней мере, так я ее запомнила – вымученную и жутковатую.

Однажды вечером Пабло, приятель Жюстин, позвонил в дверь – он принес целую корзину устриц, которую украл в какой-то лавке на бульваре Монмартр. И вот прохвост – еще потом имел наглость вернуться и попросить у ловца устриц и хозяина лавки лимон! Бедняга пожаловался вору на то, что стоит отвернуться, все сопрут…

Пабло открыл устрицы, и мы попировали.

В последующие дни Люсиль казалась мне более чем взволнованной.

Однажды вечером вместо ужина она подала нам замороженную клубнику, которую я с трудом разгрызла.

Несколько дней подряд Люсиль покупала очень много дорогих(я уточняла в своем дневнике) сладостей.

В январе, 29-го числа, Люсиль созвала меня и Манон на семейное таинственное совещание. Люсиль официально заявила нам, что обнаружила у себя телепатические способности. То есть она предугадывала происходящее и контролировала предметы, даже находясь от них на большом расстоянии. Только Люсиль произнесла эти слова, как из кухни раздался мышиный писк. Мама заявила, что может силой разума заставить мышей уйти, но тут же опомнилась: «Ах нет, ведь они не предметы!» (Фраза воспроизведена целиком в моем дневнике.) Где бы мы ни находились, она нас видела и на расстоянии защищала. Мы тоже обладали способностями. Манон была ведьмой, все слышала и умела расшифровывать сигналы опасности, которые нам посылал мир. Люсиль сказала, что Манон надо отвести к отоларингологу – тогда суперсила возрастет. А я была провозглашена Дельфийским оракулом, я предсказывала будущее. Однако мне следовало опасаться озвучивать дурные предзнаменования. Люсиль поднесла к моей шее лезвие ножниц, которые едва коснулись моей кожи. Я не дышала, я следила за маминой рукой. Наконец Люсиль опустилась в кресло и рассказала нам, что написала письмо известному психиатру и переправит письмо в этот же вечер безо всякой почты и марок, телепатическим способом.

На следующий день, как всегда по средам, мы отправились в Школу стоматологии. За Манон с утра взялись студенты с классическими «примочками», а мною занимались уже после полудня ортодонты. Когда мы уходили, Люсиль вдруг заявила, что на метро мы ехать не можем: парижский метрополитен не вполне в ее власти. Люсиль дала мне денег, чтобы мы взяли такси, поскольку парижские такси подчинялись ее сверхъестественным способностям. Ни одна машина якобы не ускользала от внимания Люсиль. На полном серьезе мама спросила у меня, предпочитаю ли я такси с женщиной или с мужчиной за рулем. Спустя несколько секунд напряженного мыслительного процесса я предпочла такси с шофером-женщиной. Мы с Манон даже не взглянули друг на друга и спустились по лестнице молча.