Когда я напечатала свою первую книгу, я не чувствовала, что воплотила мамину фантазию или довела до конца большое дело. Люсиль никогда не связывала свое творчество с моим, не противопоставляла нас, не сравнивала, даже не признавалась толком в своем стремлении стать писателем. Видимо, для нее, как и для меня, писательство – занятие особенное и очень личное, интимное.

Тексты Люсиль более запутанные, более сложные, более хитросплетенные, чем мои. Я восторгаюсь ее смелостью и поэтичностью.

Иногда мне казалось, что, если бы Люсиль писала, она бы сочинила гораздо больше меня и смогла бы напечататься.

Я вспоминаю поразившее меня интервью с Жераром Гарустом на «Франс Интер». Художник опровергнул тезис о том, что гений должен быть безумцем. В пример он привел Ван Гога, в связи с которым частенько говорят о неразрывности безумия и таланта. По мнению Гаруста, если бы Ван Гог лечился современными медикаментами и не нарушал режим, он оставил бы еще более потрясающее наследие. Значит, психоз – огромная проблема и тормоз не только для простых людей, но и для гениев.

Сегодня рукописи Люсиль, кровоточащие и темные, доступны лишь нам с Манон.

Эти тексты словно призывают меня к порядку и заставляют задуматься о том, правильный ли образ Люсиль я рисую своей нетвердой рукой?

Когда я пишу о возрождении Люсиль, я воплощаю свою детскую мечту, мечту о маме-героине, сильной и справедливой: «Люсиль оставила позади тени и тьму. Люсиль отбросила веревки и кандалы, восстала из недр своего горя, чтобы очиститься от печали и ненависти. Люсиль ухватилась за жизнь, сделала глоток из волшебного источника бытия, энергии и любви к миру». Перечитывая саму себя, я ругаю себя за банальности и стремление к идеализации. Тем не менее моя лирическая героиня – королева тьмы – является одновременно и моей мамой, а значит, и сказочной идеальной мамой – такой, какой мне бы хотелось ее видеть. Ведь я создаю литературу.

Да, Люсиль вырвала себя с кровью из десяти лет анестезии, бесчувствия. Да, Люсиль стала учиться, сдала экзамены, нашла способ выжить. Люсиль стала работать в организации социальной поддержки и выкладываться на службе по полной программе. Это правда, но это лишь один аспект правды. Я знаю, что в глубине души, даже в лучшие времена, Люсиль по-прежнему висела над пропастью, ни на секунду не отрывая от нее глаз. Даже гораздо позднее, когда Люсиль играла роль утешительницы, бабушки, матери, добродетельной женщины.

Даже тогда.

Тексты Люсиль в большей степени, чем мои, передают ее внутренний хаос, безысходность, овраги, болота. Тексты Люсиль отражают сложность, оригинальность, двойственность ее натуры. Тексты Люсиль выражают удовольствие и тайную радость, которую маму получала от себя, от своего тела, от четких контуров, изящных очертаний, от всего прекрасного в мире.В тринадцать лет, запершись в комнате, валяясь на кровати с головокружением, Люсиль выкурила свои первые сигареты. Сегодня у меня создается впечатление, что больше всего на свете мама любила пить, курить и разрушать себя.

После того как первое агентство Жоржа закрылось, он несколько лет работал в сфере образования, исколесил Францию вдоль и поперек. В торговых палатах разных городов Жорж устраивал для студентов лекции по маркетингу и рекламе, публика ему рукоплескала, и Жорж двигался дальше, удовлетворенный и воодушевленный. Выйдя на пенсию и обрадовавшись успеху Тома на чемпионате Handisport, Жорж осмелился создать в нескольких десятках километров от Пьермонта клуб любителей водного спорта для инвалидов. Однако с возрастом Жорж становился все более равнодушным, меланхоличным и постепенно забросил все свои увлечения.

Запись кассет для Виолетты занимала Жоржа в течение нескольких месяцев, затем он стал вести дневник, где писал исключительно о своем возмущении средствами массовой информации и различными учреждениями. Часами Жорж в одиночестве просиживал в кабинете, клевал носом или слушал по старому магнетофону старые песни, которые когда-то так любил.

С годами Жорж утратил интерес к дискуссиям, к речам, к загадкам слов и хитросплетениям фраз. Жорж больше не блистал в обществе, Жорж больше рта не открывал. Обаятельный разрушитель-отец, чудаковатый соблазнитель-дедушка – в последние годы Жорж превратился в обыкновенного старого брюзгу.

Его переполняла горькая печаль.

Жорж фактически прервал связь с родными, за исключением Лианы, чьей мягкости и великодушию завидовал; Тома, в которого вложил столько сил и надежд; и, конечно, Виолетты, которая, в отличие от других детей, всегда относилась к отцу более чем терпимо.