Мама всегда так на ходу придумывает разные стишки, песенки и развлекает меня. Или поддразнивает, как сейчас. Я понимаю язык, на котором она поет. Я знаю этот язык так же давно, как и тот, на котором говорят здесь все остальные. И папа тоже. «Керстин там найдет колечко...» Очень надо мне — замуж! Вот вырасту — сама себе куплю любое кольцо, какое захочу.

— А папа не приедет?

— Нет, милая.

Мама вздыхает. Я знаю, что она беспокоится. Я тоже беспокоюсь — но где-то там, в глубине души.

— Мам, почему дядюшка Макс говорил, что ты должна жить здесь? Тебе тут не нравится? Ты говорила, что расскажешь, когда я вырасту. Ну вот, я выросла. У меня уже есть собственное оружие. И медальон.

Мама задумывается. Я вижу, как мысли отражаются в ее голубых глазах и они немного темнеют. Мама у меня очень красивая. Это все знают.

— Когда-то давно, еще до твоего рождения, я жила в большой стране, ты знаешь, о чем я. И там я работала в организации, типа нашего ЦРУ. Но то было намного серьезней.

— Неужели КГБ? Мне Стен рассказывал.

— Да, в одном из подразделений, которые занимались диверсиями, финансировали террористов, проводили обучение Красных Бригад и все такое. А с твоим отцом мы встретились как противники. И... я не смогла... Он не смог... Мы полюбили друг друга. И я решила покончить со своим прошлым. Это было нелегко, босс помог нам. Но те люди до сих пор охотятся на меня. Там предателей принято уничтожать, а я до сих пор жива. Ты должна знать.

— Но, мама, почему ты — предательница?

Нет, я не поняла всего. Мир упал мне на голову. Мой мир.

— Потому что убежала с твоим отцом. У меня в голове хранилось достаточно информации. Ты понимаешь? Это сложно для твоей маленькой головки, Да?

Нет, не слишком. Просто мне надо вот прямо сейчас слепить по новой свой разбитый на мелкие осколки мир. И сделать это так, чтобы мама ничего не заметила. Но разве можно от нее что-то скрыть? Ну, что я за бездарная неженка! Хотя это же мама...

— Зря я начала с тобой этот разговор!

Я вижу, что она огорчена. Ох, я проклятый носорог! Ей же нельзя нервничать!

— Нет, пожалуйста! Я все поняла. Ты правильно сделала. Стен мне рассказывал и о Союзе, и о КГБ. Ты все правильно сделала. Но там же сейчас перестройка? Чего же нам бояться?

— Я уже думала об этом, — мамино лицо прояснилось. — И хотя у меня там никого нет, но я бы так хотела снова увидеть городок, где жила моя бабушка и куда меня привозили летом, и домик под акацией, обсаженный сиренью... Там такие облака, каких нигде больше нет. Белые-белые, как снег, огромные пушистые замки, а небо там летом ярко-голубое, а на дорогах нет асфальта, ноги тонут в теплой пыли. А после дождя потоки сносили верхний слой почвы, и мы находили бусинки, пуговицы, старые монетки. И гильзы от патронов, осколки гранат-«лимонок», которые остались после войны. А в доме пахнет так особенно, как нигде больше. Вечером соседки собираются на скамейке, под сарайчиком бабки Дуни. И тогда за сарайчик клонится солнце, пахнет полынью и ночной фиалкой, гудят комары, и слышно, как на речке неистовствуют лягушки. И кто бы ни шел — все здороваются. Никто не пройдет молча мимо скамейки. И тогда начинает казаться, что это — весь мир.

— Ты тоскуешь?

— Да. Я тоскую. Нигде больше нет такой земли. Ты понимаешь?

Нет, я не очень понимаю. Мне нравится наша база, нравится ездить в Диснейленд, я люблю хот-доги и колу и уверена, что здесь — лучшая страна. А на Голливудском бульваре — розовые звезды с именами, так интересно читать. Я видела много фильмов и знаю всех, кто там, в звездах. И даже больше. Особенно — Эрик Гамильтон. Если бы я могла думать об этом, я бы сказала, что он мне очень нравится. У меня есть тетрадь, куда я наклеиваю статьи о нем, потому что он точно круче Рэмбо.

— Ты у меня умная девочка.

Мама целует меня, а я хочу, чтобы мой мир подольше оставался в ее ладонях.

— Спой мне.

Я люблю ее песни. Они как-то странно волнуют меня, словно я уже где-то слышала их. И мне становится так тоскливо, словно я чувствую беду. Я понимаю, почему в нашей семье дарили медальон именно на десятилетие. В этот день девочка становилась взрослой. Там, далеко, в другом мире. Но это и мой мир тоже — через мамины песни и рассказы, через ее тоску. Не знаю, буду ли я тосковать по Голливудскому бульвару. Кто знает?

..А потом я стала совсем взрослая.

— Керстин, ты поедешь со мной? Поможешь, подержишь Стивена. Потом заедем в кафе, съедим пирожных и мороженого.

Это классно — поехать в город, потому что ехать довольно долго. А там — сходить в кафе, покрасоваться перед девочками одеждой и собственной персоной. Хотя я их совсем не знаю, но я знаю, что хорошенькая, а они все — уродины. И мама у меня красивая, а Стивен, хотя ему чуть больше года, родился он через неделю после того, как мне подарили медальон, — Стивен похож на резиновую куклу. Хорошенький — глаз не оторвать! Только очень крикливый, но он же еще крохотный! Он тоже будет кушать пирожные.