Я спускаюсь с кровати и достаю сумку. Вот здесь мои любимые штуки — шампунь, мыло, крем и прочее. Хорошо, когда все это есть! Помнится, когда-то в Энсенаде мне пришлось удирать из отеля ночью, впопыхах, а купить мыло там проблема, во всяком случае в деревеньках аборигены обходятся без лишней роскоши. Так это для меня было страшнее, чем когда меня укусила гремучая змея, а мой проводник нечищеными зубами высасывал яд из раны. Я тогда едва не спятила. Спасло меня только то, что несколько дней я была в отключке, а потом нас нашли.

Между кустами притаился большой ушат. Не знаю, есть ли еще где-то такая штука, никогда не видела. Вода в нем, нагретая солнцем, отсвечивает бликами. Я быстренько раздеваюсь и берусь за кружку. Жизнь — хорошая штука, если есть где помыться. И воспоминания смываются теплой летней водой.

...— Смотри, милый, тебе нравится?

Худая темноволосая девушка демонстрирует наряд: красное шелковое платье, отделанное мехом под цвет, и черную небольшую шляпку, которая угрожающе топорщится перьями.

— Немного претенциозно. И цвет не твой. А модель ужасающе тощая, — теплая ладонь Эрика гладит мои пальцы. — Мне нравится, когда у женщины есть какие-то округлости, помимо головы. Вот как у тебя.

— Милый, видишь вон там — человек с фотокамерой? Он такой странный.

— Обычный репортер. Фотографирует показ, смотри, здесь таких много.

— Нет, обрати внимание: он не фотографирует моделей на подиуме, он даже не сможет захватить их объективом под таким углом. Смотри: он фотографирует публику, — странный репортер, зачем ему такой ракурс?

— Значит, папарацци из какой-то бульварной газетки. Что с тобой, котенок? Обыкновенный бульварный писака. Жить-то всем надо! Завтра мы можем появиться в газетах.

Нет, что бы он ни говорил, в голове мигает красная лампочка: опасность! Как репортер дешевой газетки оказался здесь? Эрик это не учел, потому что это не киносценарий, а в жизни он просто большой ребенок. Он до сих пор не простил матери то, что она бросила их с отцом, а на многое не обращает внимания. С тех пор как мы вместе, у него поубавилось неприятностей, поэтому его агент, Тимоти Джонс, просто молится на меня.

— Керстин, дорогая, только тебе под силу справиться с его бешеным характером. И только мы с тобой знаем, что он гениален. Так что, если удержишь его в узде, я гарантирую: о нем будет говорить весь мир!

Проклятый Тим все сразу обо мне понял. Но он делает вид, что так и надо — и я благодарна ему за это. Кстати, а где этот репортер? Куда пропал? Я бы пообщалась с ним где-нибудь наедине. В звуконепроницаемой комнате. Не нравится мне все это...

Мне следовало тогда проследить за этим ублюдком и спросить у него. Но я была слишком счастливой — или слишком глупой? Нет. Я тогда была слишком счастлива. Впервые за долгие годы беленькая окровавленная головка Стивена не склонялась мне на грудь ночью, потому что рядом был Эрик. Он утешал меня, когда я плакала во сне. Я была тогда слишком счастлива, чтоб заметить что-то еще. Значит, я сама во всем виновата. Я могла остановить это — еще тогда. И сейчас не сидела бы здесь, где все для меня чужое, а нянчила бы кудрявого ребенка с синими продолговатыми глазами. Ребенка от Эрика. Прости, любимый, это все — моя вина. Я не уберегла наше счастье...

— Рад видеть тебя среди живых.

Такой громила, а ходит тихо, как индеец.

— Само собой. Трудно было раньше разбудить?

— Нет. Хотел отдохнуть от тебя. Было очень тихо. Но теперь, конечно, всему конец. Идем есть кукурузу, мы. там с Филей наломали и наварили. Вкусная! Выходи на улицу, только надень что-нибудь, потому что я за себя не ручаюсь.

На улице вовсю светит солнце. Как красиво! Только одно и приходит мне в голову: как красиво! Забор увит хмелем, вьюнком, перед домом цветник, возле печки —блестящие листья хрена. Перед летней кухней яблоня, усыпанная красно-желтыми яблоками. На скамейке сидит Филя и грызет желтый початок кукурузы. Как ни странно, он чистый, одежда на нем тоже чистая, на лице — выражение безграничного счастья. Хорошо, что я прихватила его с собой. Меня не будет мучить совесть.

— Как дела, Филя?

— Хорошо, — он поворачивает ко мне лицо. — А ты как? Мы боялись, что ты умрешь. Но бабушка сказала, что нет, так я успокоился, а Вольдек — совсем. Ты знаешь, мы здесь работали.

— Ну и как тебе? Может, хочешь вернуться обратно?

— Нет. Мне здесь нравится. И бабушка очень добрая.

Он совсем еще пацан. Наверное, таким был бы сейчас Стивен, если бы ему дали вырасти. Стивен. Беленькая головка резиновой куколки и кровь. Слишком много в моей жизни болезненных фантомов, они никогда не покинут меня, потому что я сама этого не хочу. Почему я всякий раз растравляю эти раны? Чтобы еще раз почувствовать их рядом, маму и Стивена. Пусть даже и на последнем пороге. «Беги, Керстин, беги!» Мама, я не хочу бежать. Мне надо было остаться там, рядом с вами. Слишком больно мне жить без вас. Столько лет — ужасно больно. Я не защитила Стивена. Я плохая старшая сестра. Он защитил меня своей смертью. Боже, как больно мне жить — последние девятнадцать лет...