— Именно это и есть настоящая Элиза Вернер-Климковская. — Коротышка говорит по-русски очень сносно. — Я наблюдал за вами и думал: как далеко вы решили зайти, фрау Вернер? Ваш муж был моим клиентом, хоть и недолго, но был. Я лично составлял его новое завещание, полностью аннулировавшее предыдущее. И я знаю, какие причины были у него для такого шага. Я не стану читать вам мораль, но наконец все встало на свои места. Настоящая наследница здесь, а вы можете уходить, ваше присутствие больше не требуется. И эту даму тоже заберите с собой.

Около стола сжалась в кресле девица, немного похожая на меня, но спутать нас мог бы только слепой. Где они ее откопали? И если все это спектакль, то где Слисаренко и его армия? Кстати, надо отдать Андрею его ручку, пока не забыла.

— Держи, Андрей, это твое.

— Лиза...

— Я забыла о ней, извини.

Анна смотрит на меня, как на привидение. Сейчас она, наверное, горячечно соображает, где ее папаша и почему я до сих пор жива. А я вот не понимаю, зачем она ввязалась в эту историю с наркотой, у нее же все было!

— Меня зовут Генрих Штольц, я адвокат вашего отца. Садитесь, госпожа Климковская. Нам надо о многом поговорить, дела не ждут. Где ваши бумаги?

Бумаги? Черт, и правда, куда делись мои документы?

— Вот.

Рыжий кладет на стол адвоката незнакомую папку. Это же надо, а я не видела, что она у него в руках! Я что, волнуюсь? Нет. Я просто хочу спать.

— Вы об этом еще пожалеете, господин Штольц! — говорит Анна.

— Не думаю. Дело в том, что, когда ваш муж подписывал завещание, он отдал мне поручение — найти его дочь. Он очень сожалел, что не сделал этого ранее. И в этой папке — отчеты наших детективов, которые занимались ее поисками. Он хотел встретиться с ней и за этим полетел в Россию, где был похищен и убит. В последние недели мы пытались связаться с госпожой Климковской, но безуспешно. Собственно, я собирался вам об этом сказать, но вы не дали мне такой возможности, устроив это представление.

— Так вы все знали? — Анна сжимает губы в нитку.

— Конечно. Фотографии Элизы Вернер у нас тоже были, но вы так настаивали на встрече, что я...

— Ты! — Анна смотрит на меня горящими глазами. — Ты, ничтожество подзаборное, у тебя нет никаких прав! Из какой помойки ты выползла?

— Это я сдала ментам твоего папашу.

Ну не могу я промолчать, никак. Она рассержена и сейчас соскочит с нарезки, а я ей в этом помогу. Я тоже люблю наблюдать крайние проявления психики. Когда-нибудь мне эти игры боком выйдут, а может, даже сейчас, но сдержаться я не могу.

— Что ты сказала?

— Ты слышала. Я сдала ментам твоего папашку. Сидит он сейчас на нарах и чешет геморрой, а его развалюху я сожгла. Ты не знала? Там такой большой камин, а рядом — жуткие кресла. Я убила Гриба, потом выгребла уголья на ковер и пустила такого красного петуха, что любо-дорого! Отлично горело. Я радовалась до упаду, просто именины сердца. Только не лопни от злости.

Она смотрит на меня, и ее лицо бледнеет до желтизны. Она как-то враз догнала свой возраст и стала похожа на усохшую старую ведьму. А я хочу спать, мне уже не интересно наблюдать за ее истерикой.

И тут Анна выхватила из сумочки небольшой пистолет. Да, дела не очень, что теперь скажет Слисаренко? Где его черти носят? Или он хочет, чтобы эта психопатка перестреляла нас всех? Зачем вообще затеяли этот цирк?

И я понимаю вдруг зачем. Они все знали, но доказать не могли. Никаких доказательств, только их уверенность, но для суда этого мало. Как полковник сказал — «без вас это дело не закончится»? Они всю дорогу хотели засадить меня в тюрьму, чтобы развязать этой психопатке руки и поймать ее на горячем. Как долго бы это тянулось, неизвестно, но все это время меня держали бы в вонючей камере, где полно микробов. А когда дело не выгорело, они просто подставили меня как приманку — в надежде, что я, по своему обыкновению, захочу эту кобру подразнить и она не сдержится. Мало мне будет радости, если она всадит в меня всю обойму.

— Мама, прекрати!

Это Андрей. Хорошо, что мы с тобой не переспали, красавчик, — это был бы инцест. Но чего ты дергаешься? Тебя мамаша не убьет, наверное.

— Сядь, Андрей! Если все так обернулось, то я решила: пусть состояние отойдет благотворительным организациям, но не этой грязной девке.

— Мама, перестань!

— Нет, и лучше молчи, ты меня знаешь! Если бы не твои сопли, Клаус был бы мертв до того, как изменил завещание!

— Фрау Вернер, я бы вам не советовал...

— А ты молчи, слизняк! Ты все равно уже никому ничего не расскажешь — вы четыре ненужных свидетеля...

— Мама, не надо! Прекрати истерику.

— Нет.

Я понимаю только одно: она спятила. Может, не навсегда, но именно сейчас она не в себе, а говорил же Леха: когда человек нервничает, он делает ошибки. Но эта тетя, сдается мне, всех переплюнула.

— Хочешь выстрелить? Так стреляй, чего тянешь? — Я все равно не сдержалась, язык мой — враг мой. Эта дрянь мне не нравится, и все.

— Лиза, не зли ее. — Андрей умоляюще смотрит на меня. — Она выстрелит.

— Как ты выстрелил в своего отца?